– И что?

– И вижу… – Мама посмотрела в окно. – Нет, сначала смотрю в окно. Такая светлая ночь. Небо – всё в звёздах. Просто усыпано. И я… – Тут мама опять запнулась. – Тогда, понимаешь, ересь разная везде насаждалась.

«Знать бы, что такое ересь…»

– Ну, инопланетяне, летающие тарелки и прочая галиматья. И вот я стою такая, и думаю, глядя на небо: а ведь есть же что-то или кто-то. И представилось мне, что дорожка идёт, светится, от моего окна к небу… И вдруг вижу – действительно дорожка. Но не от неба, а как бы из леса, во-он оттуда издалека, я испугалась, отошла, села на кровать.

– Мама! Но ты же там и сидела.

– Я? А, нет. Я вставала, подходила к окну, а потом опять села. И вот я села, а за окном – только не думай, Ляля, что твоя мать с ума свихнулась! – за окном – светящиеся силуэты. На синем небе. Силуэт в светящейся оболочке.

– Инопланетяне?

– Нет, Ляля. Лисы!!!

– Лисы?

– Да. И я сижу такая, двинуться не могу. Боня и Борис скулят, под кровать забились. А лисы уже в моей комнате. Ну не лисы, а их силуэты.

– Меховые?

– Вот в точку вопрос. В том-то и дело – голы-е!

– Без кожи?

– Не знаю, силуэты.

– А глаза?

– Не помню я глаз, пойми. Силуэт знаешь что такое?

– А дальше?

– А дальше вроде разговор мне видится, то есть слышится, то есть представляется. Лисы такие: пойдём с нами. Я такая: куда? К вам? Они: нет, погулять, полетать. А я испугалась, ну, то есть после того, как они лететь предложили… Я такая сижу и молчу. – Мама рассказывала всё это воодушевлённо, живо и не смотрела на Лялю, а мелко штриховала что-то на ватмане. – Помолчали мы с ними. И они ушли.

– По дорожке?

– Нет, Ляля, кажется, нет. Просто пропали.

– Ой! – как бабушка, всплеснула руками Ляля.

– Не веришь?

– Очень верю, мама. Лисы с нами на связи, вроде как на мобильнике.

– До сих пор, Ляля, не знаю, что это было. Но это было. И Лисья гора была, буквально приблизилась к нашему окну, загородив небо, – всё вокруг предлагало мне выйти из окна и полететь. Но у нас двенадцатый этаж, сама понимаешь, я не решилась. Вот! Я забыла сказать, я после оцепенения-то к окну подошла, и там вроде как реально гора. Силуэтом. А Боня и Борис весь следующий день из-под кровати так и не вылезали. Не ели, только пили. Потом в себя пришли, слава богу… Правда, Борис вскоре умер, а Боня – она ж долгожитель, как и наши лисы. Бабушка наша их одними порошками кормила… Так к чему я это? Я тоже считаю, надо нарисовать церковь. Но, знаешь, я думаю…

– О чём? – не выдержала Ляля.

– О том, что… О том, что в мире так много обидного, и не знаешь, как с этим бороться. А был бы какой-нибудь дух. Он бы помогал. Многие молятся святым в церкви, но хочется своего духа, личного, чтобы как друг. Вот как облако у Лоскутка…

– Но мама! Облако-то притащило бабушку-Грозовую-Тучу!

– Так у нас бабушка своя. Может, она грозовая туча и есть, а? – И мама рассмеялась как-то по-лисьи: ха-ха-ха-ха. (Хотя лисы-то тявкают и вопят и уж точно не смеются.) У мамы вообще был такой странный смех, завлекательный. Она, как русалка, завлекала людей в свои владения и грузила своими историями и случаями.

Несколько эскизов нарисовала Ляля, десять эскизов нарисовала мама, и даже бабушка нарисовала эскиз. Она, химик по профессии, всю жизнь проработавшая в лаборатории по исследованию обработки шкур псовых и куньих пород, была привлечена как инженер – плакат по пропорциям и перспективе должен быть логичным и приятным глазу. Ляля выступала моделью. То она делала шаг и стояла, как тот неудачник-пешеход, то она протягивала руки, как помогающий, то застывала в позе бегуна, спешившего помочь водителю. Получалось не очень – изображать бегуна не получалось. Мама рисовала мелким мазком, у неё был такой свой кропотливый стиль. «Таким точно удобнее всего копировать и срисовывать, – думала Ляля, – в школе на технологии так крестиками вышиваем». Мама рисовала не быстро, но результат был если не потрясающий, то вполне себе.

– Очень и не надо, – говорила мама. – А то не поверят, что ты рисовала.

Категорически не получился у мамы только храм. Его мама фотографировала на свой книжку-мобильник, который по тогдашней моде висел на шнурке, на шее. Конкурс объявлялся по региону, надо было показать знакомые местной комиссии реалии. Но церковь не получалась! Ну никак. Два раза мама смывала фрагмент. С церковью творилось что-то странное, то она выходила тёмная, как будто на картине пасмурно и вот-вот начнётся ливень, то церковь выходила кособокой, а мама этого в упор не видела, так что Ляля утомилась ей доказывать, вызвали даже третейского судью – бабушку. Наконец мама сказала Ляле:

– Задний план рисуешь сама. И старайся покропотливее, видела же, как я? Чтобы не было заметно разную руку, вставляй пятна и в мою мазню, цвет, тогда должно быть не так видно взрослую руку.

Ляля привыкла к более размашистому мазку, боялась испортить, но почему-то впервые не сомневалась, была уверена в своих силах. Она вспомнила, как год назад должна была открыться выставка в старом помещении изостудии, но из-за скорого переезда готовились к ней скомканно, не было праздничного настроения, все только ходили и спрашивали Екатерину Яковлевну: а куда переезжать, а как теперь? Лялины работы и не собирались вешать. И про паспарту Екатерина Яковлевна больше не напоминала. Ляля тогда очень разозлилась: почему? Ведь мама тут ни при чём, это чиновники. И вот теперь Ляля очень хотела получить какой-нибудь приз на конкурсе плакатов. Они с бабушкой поехали на автобусе к церкви. Ляля вспомнила тот день накануне Рождества, когда верующие женщины в юбках и платках сели в автобус, а они с бабушкой и эта бандитская пара остались стоять на остановке… И вот сейчас они подошли к церкви, походили вокруг забора, отошли на другую сторону проезжей части, чтобы увидеть церковь издали… Ляля хотела наполниться этой церковью, её образом, запомнить, донести изображение в голове и изобразить! Не нарисовать, а показать, наполнить фрагмент собой – так учила Екатерина Яковлевна. И у Ляли вышла эта церковь. Корявенькая, но по совету мамы Ляля размыла контур. Ляля вспомнила, как лис на её давнишней картине выл на луну, одинокий лис… А что, если ещё нарисовать лис, которые рядом с человеком перебегают дорогу? Ведь лиса – на гербе региона. Лиса, норка и дубовый лист – символ леса. Все шутят, что эмблема города – «Лисы и виноград» дедушки Крылова… Лисы перебегают дорогу, человек с башней тортов из-за этого чуть не падает, водители помогают, а не ругаются. Одна лиса уже перебежала, наблюдает за всем происходящим.

– Это уже не плакат. Это будет картина.

– Пусть, мама, пусть.

– Ладно, рисуй, если хочется. Я устала от этого.

В итоге получилась интересная картина. Именно что интересная.

– Сложная композиция, пестрит, но неплохо, не так чтобы совсем уж дробно, – прищурившись, отходила от работы мама и обозревала шедевр издали.