— Если хочешь, приходи полюбоваться, как твои сыновья становятся мужчинами, — бросил он. — Когда-нибудь ты поймешь, что это им на пользу.

Ксандор почти задохнулся, пока грозный, могучий человек, которого он даже в мыслях никогда не называл «папой», а всегда только «отцом», тащил его по коридорам во внутренний двор.

Он опомнился лишь тогда, когда ему в руки вложили что-то тяжелое, гладкое, прохладное, пахнущее металлом. Открыл глаза и увидел, что его руки судорожно вцепились в маленький арбалет. Совсем детский, видно, сделанный на заказ. Заметил, что и Робу слуга протянул такой же. Брат сжал трясущиеся губы, обернулся. Ксан обернулся тоже и заметил, что у выхода стоит мама. Прекрасная мама. Она плакала и уже не скрывала слез. На щеке алела отметина от пощечины.

— Стрелять из арбалета несложно, сын!

Ксандор почувствовал, что отец нашел его руку и положил палец на спусковой крючок.

— Он уже взведен. Просто прицелься. И выстрели.

Выстрели? Куда? В кого?

Ксандор вертел головой на тонкой шее. Взгляд выхватывал то Роба, бледного и решительного. То маму, что без сил прислонилась к стене. То отца. Такого огромного, что он, казалось, закрывает собой полнеба. Где-то на периферии зрения находились еще слуги, они пытались зайти мальчику за спину, уходя из-под прицела, но делали это молча, не решаясь указать грозному мужчине на то, что арбалет ходит ходуном в тонких руках, а пальцы мальчика дрожат — могут нажать на спусковой крючок случайно.

И лишь в последнюю секунду Ксандор увидел постороннего человека. Внутренний дворик их летнего дома отец использовал для тренировок старшего сына. В дальнем его углу, у глухой стены, прежде стояли мишень и несколько манекенов, на которых Роб отрабатывал удары. Сейчас на месте одного из манекенов к шесту был привязан человек. Он был избит так, что все лицо превратилось в один большой синяк. Одежда разорвана и окровавлена. Он шевелил губами, точно силился сказать что-то.

Отец вывел вперед Роба, поправил арбалет, направляя его преступнику в грудь. Потом поставил рядом младшего сына, приподнял арбалет.

— Так, целься лучше!

Ксандор смотрел и смотрел на преступника. Брат сказал маме, что это очень плохой человек. Он грабил. И делал еще что-то ужасное… Но Ксандор не хотел его убивать. Зря он пообещал Робу.

— Пап… — всхлипнул он, забыв, что никогда так прежде не называл отца. — Папа…

— Стреляй! — рявкнул он. — Ты воин или жалкий щенок?

— Нет! — крикнула мама. — Нет! Нет, нет, нет!

Ксандор зажмурился и выстрелил.

В груди убитого человека осталась стрела. Одна стрела. Ксандор так никогда и не узнал, кто именно — он или Роб — попал в цель…

С того дня его перевели на мужскую половину дома и начались бесконечные тренировки. Подъем в пять утра, обтирания холодной водой, а дальше день был расписан по минутам. Если мальчики не тренировались, то отдавали все силы занятиям: чтению, счету, военной тактике и стратегии. Одно занятие можно было выбрать по желанию, и Ксандор выбрал игру на лютне. Отец хохотал, как ненормальный, когда узнал о решении младшего сына, но тот оказался настойчив. Ксан хотел порадовать маму, сыграв ту самую песню, которую она напевала ему перед сном.

Мама, мама… Как же ее не хватало. Ксан сбивал руки до кровавых мозолей, похудел до синевы. От недосыпания — мальчики спали на жестких циновках на полу, накрывшись тонким покрывалом, — он мог заснуть в любом положении, даже стоя. Но он был готов выдержать и больше, лишь бы ему чаще разрешили видеться с мамой. Но отец был суров: он и сам перестал приходить на женскую половину дома, и сыновей не отпускал.

По ночам Ксандор плакал, чувствуя себя малявкой и девчонкой, но как ни ругал себя, не мог сдержать слез. Он знал, что отца бесполезно упрашивать, тот никогда бы не понял горя маленького мальчика.

А вот Роб понял. Сам он уже давно перестал плакать и утешать особо не умел. Однако, услышав всхлипывания, увидев, как подергиваются худенькие плечи, вставал со своей циновки и ложился рядом, согревая брата.

— Я малявка… — вздыхал Ксан. — Но я так хочу к маме.

— Да… И я… — тихо отвечал Роб, и его рука мягко касалась волос Ксандора, как когда-то рука мамы.

Хуже всего было то, что мальчики иногда становились свидетелями тревожных перешептываний слуг: госпожа заболела, горячка поразила ее мозг. Она не спит, не ест, перестала одеваться и следить за собой, лишь ходит по пустым комнатам женской половины дома и бормочет странное: «Я спасу их от этой участи… Мои сыновья… Он не будут убийцами… Они не будут убийцами… Они не будут…»

Однажды отец попытался образумить ее, и раскаты его громового голоса, казалось, сотрясали стены.

— Опомнись, женщина! Приди в себя! Разве не о такой жизни ты мечтала? У тебя есть все, что ты захочешь! Дом, дети! Или, возможно, ты никогда этого и не желала? И дальше бы кривлялась, выставляя на всеобщее обозрение свои прелести, предлагая себя, как…

Отец выплюнул грязное слово, и Роб зажал младшему брату уши.

— Мне не о чем больше разговаривать с тобой, Роберт, — устало ответила мама. — Ты не тот человек, которого я полюбила когда-то. Я ошиблась. Ты мертв для меня.

— В таком случае, — голос отца сделался ледяным, — ты их больше никогда не увидишь. У них больше нет матери!

Мама вскрикнула так, будто слова поразили ее в самое сердце. Как та стрела, выпущенная из арбалета…

То, что случилось ночью после последнего разговора родителей, Ксандор запомнил плохо. Все перемешалось в голове, казалось кошмарным сном.

Вечером поползли шепотки о том, что господин отсылает жену прочь. Роб делал вид, что ничего не замечает, но был бледен и точно заторможен, на все вопросы брата отвечал односложно. А Ксандор действительно будто ничего не понимал, казался беспечным и веселым.

Ночью Ксандор проснулся и долго не мог сообразить, что его разбудило. В комнате было тихо и темно, но вот раздались легкие, невесомые шаги, а потом рука, такая любимая и родная, погладила по голове.

— Ма!..

Вскрик утонул в объятиях.

— Тихо, тихо, мой мальчик.

Мама прижала его к груди, покачивая, словно он снова был малышом, которого нужно убаюкать. Потом они разбудили Роба и долго сидели, обнявшись втроем.

Неизвестно, сколько прошло времени.  Ксан готов был провести так вечность, вот только мама отстранилась, и при бледном свете луны Ксандор увидел, какое белое у мамы лицо. Под глазами темные тени, губы искусаны в кровь, волосы, прекрасные мамины волосы, повисли нечесаными прядями.

— Слушайте меня, мальчики, — произнесла она дрожащим от напряжения голосом. — То, что я скажу, очень важно. Слушайте и ничего не бойтесь.

Мама достала из складок домашней одежды нож и положила его на колени. Ксан моргнул, надеясь, что это лишь обман зрения, отблеск луны, игра воображения… Он даже протянул руку и дотронулся до тусклой черненой рукояти — кинжал был реален. Мама перехватила его ладонь, погладила пальцы.