Желающих почему-то не нашлось. А разохотившихся близнецов вовремя осадил отец. Так что недовольным Златочке с Вовчиком только и оставалась, что грызть яблочки и помалкивать.

— Позови своего Алконоста, — негромко заговорила Любава, обращаясь к Насте.

— Вспомни о чем-нибудь хорошем, расскажи об окружающей тебя красоте, попроси о помощи, объясни, что иначе мы не правимся, не сможем вернуть Полоза… Главное, не дави, не мучай, не торопи…

Настасья внимательно выслушала, встала поудобнее, бросила взгляд на мужа, ища поддержки, улыбнулась ему и закрыла глаза. 'Я тебя не чувствую, — позвала она легендарную птицу. — Не верю, что ты спишь где-то внутри меня. Слишком это странно даже для такой чудачки как я. Но, если ты слышишь, проснись. Ты так нужен. Нужны твои песни, радость, которую ты принесешь миру. Все тебя ждут, и я… Я так хочу увидеть тебя, мечтаю научиться летать. И не на шее у мужа, а сама.

То есть с тобой. Совсем я запуталась. Ну выходи же, засоня, разомни крылышки.'

Настя звала и звала Алконоста до тех пор, пока не лопнуло терпение. Тогда, устав от нежного лепета, радужных мечтаний и о описания окружающих красот, она попросту рявкнула: 'Вылазь, задница куриная! Достала ты меня! Слышишь? До самого гипофиза достала! Вытаскивай на свет божий свою уродливую пернатую тушку с человеческой башкой!' 'Курлы,' — к своему удивлению Настасья бьла удостоена ответа. Тихого и неуверенного, но четко различимого. 'В смысле нет головы? Что совсем?' — переспросила она у робкой внутренней пташки. 'Курлы-курлы,' — более развернуто ответил Алконост.

— Так это же прекрасно, — в голос завопила Настя. — Это просто замечательно. Птичья голова на птичьем туловище это великолепно. Так и должно быть, поверь! — проговорила так… и обернулась. Ну и Люба следом.

— Ох, — восхитились и старые, и малые, и вообще все.

И как им бьло не восхищаться при виде двух чудесных птиц. Первая бьла как огонь, а вторая словно озаренный рассветными лучами перламутр. Первая — страсть, вторая — нежность. Первая — Феникс, вторая — Алконост.

— Одинаковые, егтта, — первым обрел дар речи татуированный матершинник. — Только по цвету и отличишь.

— Очень интересный феномен, — согласился с ним Кащей. — Надо бы его исследовать всесторонне.

— Облезешь, — не отрывая восхищенного взгляда от жены, посулил Горыныч. — То же мне магозоолог выискался.

Степан тестю ничего не ответил, но кулаки размял.

— И правда, Костенька, не лез бы ты, куда не надо. Все-таки девочки — чудо расчудесное, нельзя к ним с таблицами измерительными соваться.

— Вася, и ты туда же, — обиделся бессмертный исследователь. — Я же для науки!

— Кончай базар, — решительно остановила начинающуюся перепалку Яга. — Сорвете обряд, все у меня облезете. Ясно? Тогда помогайте, — велела она, доставая из кармана шкатулочку. — Держи, Костя. Смотри, не урони.

— Ага, — опомнился он.

— Что там у тебя? Кровь Сирина?

— Она самая, — кивнула ведьма. — На стол ее ставь. И воду живую тоже бери. Замечательно. Осталось Жар-птицыны слезы получить.

— Я по команде плакать не умею, — прозвучало в виноватом Любашином щебете.

— Не волнуйся, ягодка, — утешила Кащееву дочку ведьма. — Помогу я тебе. Садись к Горынычу на плечо…

— Почему это к нему? — обиженно выпрямился воевода новгородский. — Я муж.

— Огнеупорный он, — ответил уязвленному Степану Аспид. — А ты запросто погореть можешь. Муж.

— Мус — поддержала отца Хельга. — Объелся гус.

— Груш и яблок, — чмокнул ядовитую дочуру гадюк.

— Не отвлекаемся, — нахмурилась Яга. — Люба, долго тебя ждать? Слезы добывать надобно.

— Как-то это настораживающе прозвучало, — взволнованная птица опустилась на широкое дядюшкино плечо.

— Готова? — сурово глянула на нее Ягишна.

— Да. О грустном думать надо?

— Зачем? — озадачилась ведьма.

— Чтоб заплакать, — неуверенно предположила царевна. — По системе Станиславского…

— Ой, да думай ты об чем хочется, — отмахнулась Яга. — Главное нюхать не забывай, — с этими словами она подсунула под самый клюв чудо птицы скляницу с белесой жидкостью.

— Что?.. Кх-кх-кх… — раскашлялась, заплакала несчастная.

— Доченьку мою любимую убили! — пожарной сиреной взвьла тут Василиса, напугавшись сама, заодно царица — матушка напугала малышню.

— От лукового сока еще никто не умирал, — рассудительно заметила Яга, бережно собирая слезы Феникса в хрустальный флакон.

— Какая жестокость, — не унималась Василиса. — Пытки просто.

— Подумаешь, какое дело. Мне луковый сок с медом в нос капали, — вспомнила детство золотое Маша. — Лучше посмотрите на Настюшу, это такая красота.

— Да, — тут же согласилась Хельга, не сводя глаз с высокого осеннего неба, в котором кувыркался новорожденный Алконост.

— Ну вот и все, — закончила измывательства над Кащеевой дочкой Яга. — Отдыхай Любушка, только назад превращаться погоди, а то как бы Настюша следом за тобой человеком не обернулась. Она пока птица неопытная.

— А детям такие превращения не повредят? — с опозданием переполошилась Марья.

— Было бы вредно, я б не позволила Любаве облик менять, — не на шутку обиделась Ягишна. — Понимать надо.

— Простите.

— Ладно уж прощу, — пробормотала Яга, сдерживая порыв превратить всех, мешающих обряду, в каких-нибудь тихих животных. В паучков, лягушек или мышек по выбору реципиента. — А сейчас молчок. Самое главное впереди. Надобно нам будет кровью Сирина яблоки окропить, потом слезами Любашиными полить и тут же живой водой, упавшей с Настиных крьльев сбрызнуть. И чтоб без задержек. Все понятно? Приступаем.

— А заклинаний будут? Наговоры? Ритуальное пение? — шепотом спросила Маша у мужа.

— Ритуальный секс, — так же тихо ответил он. — Если получится Хельгу от тебя отвлечь.

— Озабоченный змеюк, — прыснула в кулачок та.

— На том стоим, — гордо задрал нос Аспид.

Вдохновленные суровой ведьмой чародеи действовали четко и слаженно, так что спустя буквально пять минут собранные в сердце Медовой долины из обычных превратились в молодильные.

— Ну вот и все, — устало опустилась на лавочку Яга. — Сейчас яблочки поделим и домой.

— А пир как же? — напомнила Меланья.

— Без меня пируйте, детки, — отказалась ведьма.

— Нет уж, — уперлась неконфликтная Малашка. — Без вас никакой свадьбы не получилось бы.

— Глупости.

— А вот и нет. Если вас не будет, и я не пойду.

— Малаш, — дернул ее за рукав любимый. — Родичи нас не поймут.