ругань. Протекторша дрогнула и ограничилась изучением угольных зарисовок, прикрепленных к пробковой доске. Дома, раздутые купола, шпили, повторение барельефов, будто Стеф пытался отточить мастерство или запомнить орнамент. Архитектура в его исполнении обретала характер. Но отчего-то Фри ощутила тоску, глядя на резкие, жирные черные линии и плотно закрашенные пятна.

Она заглядывала в эту комнату всего раз в жизни. И тогда же все пошло наперекосяк. Потому само пребывание здесь казалось неправильным, стены словно бы ее отторгали. Фри посмотрела на ту, где раньше был нарисован храм. Она хорошо запомнила его и ясное голубое небо. Фри на секунду вновь вернулась в тот день, когда в полной темноте увидела в дверном проеме Стефа, старательно, как в помешательстве замазывавшего свою работу унылой серой краской из ведра. Она до сих пор покрывала стену.

Наконец Фри открыла стеклянную дверь балкона, решив проветрить комнату, и обнаружила по ту сторону другой мольберт, поменьше. На одном из стульев, прямо на засохшей палитре, стояли пепельница и недопитая бутылка какой-то бурды. Пустые скрученные тюбики валялись по полу.

На холсте Стеф изобразил кусок крыши Соларума и одну из соседних башен на фоне луны. Рисовал он быстрыми мазками, даже слегка грубоватыми и неаккуратными. Но издалека создавался цельный великолепный образ, острые формы архитектуры казались точными, с резкой светотенью, которой в жизни не наблюдалось. Как и той мрачности, запечатленной Стефом на картине. И лишь в одном окне башни горел теплый огонек, казавшийся чуть светлее приглушенного небесного тела. Гнетущее чувство усиливалось. Фри никогда не интересовалась живописью и искусством в целом, не знала, как рассуждать о нем и как понимать, но не могла отделаться от липкого уныния, такого мрачного и душащего. Даже злого. Виной тому была не эта картина Стефа в отдельности, а то, что все его работы, собранные в одной комнате, давили на девушку.

Когда Стефан появился на балконе с парой стеклянных банок для кистей, то смущенно замер, переводя глаза с Фри на картину. Словно его застали за чем-то непотребным.

— Прости, наверное, не стоило без разрешения смотреть, — смутилась протекторша.

Стеф поставил банки на столик. На нем была старая толстовка в пятнах, видно, рабочая.

— Все в норме.

Фри снова покосилась на полотно.

— Почему архитектура? Ты всегда рисуешь в основном ее.

— С ней проще. — Он явно подыскивал слова. — Она честнее. Понятнее. Мне нравится эта прямота.

И все-таки Стефан растерялся. Фри виновато потупилась:

— Если хочешь, я больше об этом говорить не буду, можем выйти и…

— Да нет, я просто не привык, что кому-то интересно. И демонстрировать тоже не привык.

— Тогда зачем ты рисуешь, если не для того, чтобы высказаться и показать другим?

— Потому что творчество не всегда работает как попытка обратить на себя внимание, мол, смотрите, какой я крутой и весь из себя особый творец-снежинка с тонким мироустройством души. — Последнее он договорил с явной издевкой и, сохраняя эту интонацию, продолжил: — Все немедленно меня любите! Ой, а чего это так мало внимания? Ну-ка дайте мне внимания, я же такой охеренный, а то ударюсь в драму и брошусь под поезд!

— Ладно, ты не снежинка, — с кислой улыбкой согласилась Фри. — У тебя тогда какая цель? Рефлексия?

Стефан пожал плечами, тряпкой вытирая руки от воды.

— Ну что-то вроде. Надо куда-то все выливать. Особенно если оно само прорывается. Не люблю кому-то показывать, словно в душе копаются.

— Но у тебя талант! — отметила Фри, указывая на картину. — Стеф, это же красиво!

— Таланта тут мало. Задатки — возможно. Есть навык, труд. И запал. Мне просто нужно было найти хоть какое-то занятие, чтоб скоротать время и не спиться, сначала — из-за семьи, потом — из-за работы и всего прилагающегося к ней. Короче, не талант это и не призвание, а просто то единственное, что у меня получается делать относительно нормально в моей жизни.

Протектор сел перед мольбертом, хмуро глядя на незавершенный холст с башней.

— Столько лет, а я все не могу правильно отразить, что хочу. Вроде почти смог. Этот вариант тоже мимо.

Фри вопросительно смотрела то на изображение, то на соседнюю башню.

— Это не первая такая картина? Ты куда вообще их деваешь? Выбрасываешь?

— Половину. Другую в подвал утаскиваю, пусть пылятся.

— Стеф… — огорчилась Фри.

— Ну а что мне, тут их коллекционировать? Малоимущим отдать? Или продавать? Ага, сейчас.

— Можешь мне, например, одну подарить. Раз девать некуда.

Стеф удивленно уставился на нее.

— Признаюсь: я в этом не разбираюсь. Но ведь и не нужно быть критиком, чтобы что-то нравилось. — Она мягко улыбнулась. — Я правда считаю, что ты прекрасно рисуешь. Делаешь это честно. Это все часть тебя. Я рада, что ее увидела.

Казалось, еще немного — и Стефан зальется краской от внезапной похвалы. Но ему удалось собраться и вернуться в комнату.

— Ладно, кое-что я не выкидываю, — признался он, вытаскивая из-под кровати полотна среднего размера. — Бери что хочешь.

Фри только было обрадовалась, начав перебирать картины, но тут же с холодом отметила, что половина из них — все тот же вид на башню. Все депрессивное и тоскливое, огонь в окне едва виден, луна — лишь кофейный развод в черноте неба. Копий было не меньше дюжины.

— Стефан, почему ты это переделываешь?

Он присел рядом с ней.

— Сказал же, не могу отразить.

В ответ на ее молчаливый вопрос Стеф взял одну копию и указал на огонь:

— Ты отлично знаешь ту историю, из-за которой я попал на трибунал.

Фри сникла. Ей не хотелось касаться этой темы и видеть, как Стефан снова захандрит, глядя на картину, но на самом деле — в пустоту.

— А ты знаешь, что я дружил с теми ребятами? С погибшими протекторами.

Это она слышала впервые и поразилась:

— Я думала, они тебе были мало знакомы.

«Ведь так было бы проще все сделать», — едва не слетело у нее с языка.

— Просто в те пару месяцев, когда ты их застала, я то брал отпуск, то в Лазарете валялся, то натаскивал тебя, с ними совсем время не проводил. А они же предлагали идти на охоту в тот день, когда их схватили падшие. Мне было лень, последние сутки отдыха. Все думаю: вдруг я бы смог им помочь? Или хотя бы не ошибиться после.

— Ты не…

— Я струсил, Фри. Когда спускал курок. С ними не успели сотворить ничего ужасного. Шакара не переделала их. У всех них было будущее. А я его отнял. Доверия к себе тоже не осталось. Какую ответственность я вообще могу брать после такого? Как могу выполнять