– Не нужно извиняться, Ансель, – останавливает его Леопольд. – Ты сделал все, что мог, и даже больше. Мой брат жив благодаря тебе. Прошу, прими в качестве благодарности приглашение на обед. Следующая неделя подойдет? Я попрошу кого-нибудь связаться с тобой позже.

Ансель улыбается и снова кланяется.

– Если вы настаиваете, Ваше Величество, я буду польщен.

Когда стражники ведут Софронию и Леопольда ко дворцу, она оглядывается на Анселя. Он стоит и просто машет рукой, но это мало помогает развеять гложущие ее подозрения. Если она не может доверять Виоли, то определенно не может доверять и ему. Она не уверена, что может вообще кому-либо по-настоящему доверять.

Прежде чем Софрония возвращается в свои покои, проходит почти час. Все ее мышцы болят, а тело истощено, хотя раны на теле залечены несколькими щепотками звездной пыли от придворного эмпирея. Она хотела остаться и подождать, пока тот вылечит голову Леопольда, но Леопольд, эмпирея и королевский врач настаивали, что ей нужен отдых.

Но, как только она видит Виоли, сидящую у огня, она понимает, что отдыху придется подождать еще немного.

– Ты вернулась, – говорит Софрония, скидывая туфли и снимая перчатки. – Я слышала, что ты в порядке, но рада сама в этом убедиться.

Произнося это, она понимает, что не лжет. Может, это и делает ее дурой – ее мать, конечно, так и сказала бы, – но независимо от того, кто на самом деле Виоли и кому она подчиняется, Софрония рада, что она в безопасности.

Виоли качает головой.

– Я никогда не была по-настоящему в опасности. Как ты?

Софрония все еще чувствует тупую боль от удара камня по затылку. Врач сказал, что с ней все будет в порядке, но шок не проходит. Кто-то ударил ее. Кто-то, какой-то незнакомец, ненавидит ее так сильно, что хочет ее смерти. И, судя по возгласам толпы, таких людей много. От мысли об этом ее тошнит, но она заставляет себя улыбнуться.

– Жить буду. Рана Леопольда была хуже, и его все еще осматривают. – Она делает паузу. – Рид пропал, его оттеснила толпа.

Глаза Виоли расширяются.

– Он же просто ребенок. С ним все в порядке?

– Да, – говорит Софрония, внимательно наблюдая за выражением ее лица. – Все благодаря твоему другу.

Виоли хмурит брови:

– Моему другу?

– Кажется, его зовут Ансель. Я видела, как вы разговаривали с ним за мгновение до того, как вспыхнул бунт.

В глазах Виоли вспыхивает слабая искра узнавания.

– А, он. Я никогда раньше его не встречала, он подошел и заговорил со мной. Точнее, начал флиртовать. Я сказала ему, что мне это неинтересно. Вот и все.

Софрония наклоняет голову, тщательно подбирая следующие слова. Не следует сообщать Виоли о своих подозрениях, но она хотела бы получить несколько ответов.

– Он сказал, что предупредил тебя и других дворцовых слуг, что вот-вот начнется бунт, и вам следует поспешить во дворец.

Виоли колеблется ровно столько, чтобы Софрония могла видеть, как она меняет свою историю, – это тонкое мерцание в глазах, то, чего Софрония не заметила бы, если бы сама не делала так много раз.

– Конечно, он это сказал, – говорит Виоли с легким смехом. – Некоторым мальчикам, Софи, нравится играть роль героев, и я полагаю, одного только спасения принца было для него недостаточно. В придачу к этому он решил заявить, что спас нескольких служанок.

Софрония вынуждена признать, что это хорошая ложь, но все же ложь.

– Тогда как ты узнала, что оттуда надо уходить? Кто-то еще рассказал вам о бунте?

Виоли вздыхает и одаривает Софронию легкой натянутой улыбкой.

– Мне не привыкать к меняющемуся настроению толпы. В Бессемии я часто такое видела.

Софрония хмурится.

– В Бессемии бывали беспорядки?

– Не такие, – быстро говорит Виоли и немного колеблется. – Моя мать была… и сейчас… она куртизанка. Иногда мужчины, приходившие в дом увеселений, в котором она работала, сердились на девочек. А иногда группа наших соседей собиралась, чтобы попытаться, как они говорили, «стереть пятно греха с наших улиц». Нет, не подумай, это случалось нечасто, но, полагаю, я научилась распознавать признаки надвигающейся бури, чтобы обратиться за помощью. Это словно меняющаяся энергия. Я почувствовала это в толпе, поэтому собрала остальных слуг, и мы пошли обратно. Едва мы добрались до черного входа, как тот человек бросил первый камень.

Пока она говорит, Софрония смотрит на нее, отмечая каждую легкую дугу ее бровей, каждое движение ноздрей, каждое изменение интонации ее голоса. Она задается вопросом, где Виоли так хорошо научилась лгать. Или это просто природный дар?

– Что ж, я рада, что ты в безопасности, – говорит ей Софрония, садясь. – Я хочу немного отдохнуть, это был тяжелый день.

– Конечно, – Виоли подходит к шкафу и находит одну из ночных рубашек Софронии. За несколько коротких тихих минут Виоли помогает ей переодеться и расчесывает волосы. Софрония все это время просто смотрит на отражение своего лица в зеркале туалетного столика.

Кто эта девчонка? И, что более важно, на кого она работает? Мать Софронии кажется весьма вероятным вариантом, хотя Софрония думает, что для нее было бы слишком очевидно послать в качестве шпиона бессемиансую служанку. Возможно, герцогиня Бруна, но все же Виоли помогала Софронии действовать против интересов герцогини. Другая возможность, которая приходит на ум, – это Евгения, хотя это тоже не имеет смысла.

– Ой, – спохватывается Виоли, вырывая Софронию из своих мыслей. – Пока я не забыла, тебе пришло письмо от твоей матери.

Сердцебиение Софронии учащается, но она старается выглядеть равнодушной.

– Да? Думаю, я посмотрю его перед сном.

Софрония дожидается, пока Виоли уходит спать, открывает письмо и, садясь на подушки, вчитывается в слова. Она отмечает, что письмо не закодировано, и нет никаких признаков того, что оно было подделано, что вызывает только больше вопросов.

Судя по твоим словам, Евгения справляется с дестабилизацией Темарина лучше, чем ты. Оставь ее мне. Похоже, у тебя возникли проблемы с самыми простыми заданиями, поэтому позволь мне быть откровенной: меня не волнуют финансы Темарина. Меня не волнуют крестьяне Темарина, и, следовательно, тебя это тоже не волнует. Не обманывай себя, полагая, что ты настоящая королева, моя дорогая. Тебе не подходит эта роль.

Софрония тут же мнет письмо в ладони, ей не нужно будет читать второй раз – слова отпечатались у нее в памяти.

Дело не в жестокости со стороны матери, к этому она уже привыкла. И даже не в том, что императрица следит за Софронией и что у нее есть кто-то достаточно близко к ней, чтобы передать письмо, которое дошло до нее нераспечатанным. Софрония достаточно хорошо знает свою мать, чтобы ожидать и того и другого. Нет, больше всего ее поражает то, что это заставляет ее утратить надежду. И Софрония чувствует себя дурой из-за того, что вообще осмелилась надеяться.