Он еще больше побледнел. Я думала, он не позволит, думала,начнет меня бранить… Там, в «Ланвен», пока я переодевалась, я перемолвиласьсловцом с одной девушкой, это была знаменитая в будущем Теа Бобрикова, хотя тогдаее еще никто не знал, – и она мне со смехом рассказала, как мать непускала ее работать манекеном, даже заперла в комнате на ключ, но в доме нечегобыло есть, вот она ее и выпустила. Я испугалась: а вдруг отец что-то подобноесделает? И тогда мне придется сказать, что у него больше нет власти надо мной,что это мое желание посоветоваться с ним – всего лишь дань приличиям, уступканашим родственным отношениям, о которых я помню и которые ценю, а он ихприносит в жертву своей похотливой жене, как принес ей в жертву нашу семью,жизнь моей матери, в конце концов… И мы рассоримся навеки!

Но нет, отец ничего мне не стал запрещать, толькопробормотал:

– А если я буду тебе давать больше карманных денег, тывсе равно пойдешь на работу?

– Конечно, – сказала я сколько могласпокойно. – Дело вовсе не в деньгах, разве ты не понимаешь?

– Ну да, – пробормотал отец. – Она мне так исказала, что дело не в деньгах… что тебе нужна своя собственная жизнь и мнепридется тебя отпустить …

Разумеется, я немедленно поняла, о ком идет речь. Итак, онаи тут должна была вмешаться и поучить моего собственного отца, как себя вести сродной дочерью! И мне сразу расхотелось работать в «Ланвен», наоборот –захотелось назло ей сказать отцу, что да, я приму денег от них с Анной, и чембольше, тем лучше!

Но все-таки я не в силах была жить ей обязанной. И япромолчала.

– Ну хорошо, – неохотно сказал отец, – я тебяблагословляю. Только при одном условии: контракт подписывать я с тобой пойду.

Я вспомнила об еще одном условии, которое мне выставиламадам Ланвен: непременно подстричься… но уж об этом я отцу не сказала!

Мы простились очень нежно, он ушел, а с четверга началасьмоя новая жизнь, которая принесла море впечатлений, помогла стать богатой,завести семью… но так и не помогла моему глупому сердцу обрести хоть каплюпокоя и забвения.

– Алёна, вы что же ничего не пьете? – прервала этовзаимное созерцание Марина, подошедшая с двумя бокалами вина в руках. –Возьмите-ка. Знаю, что вы не любите красные вина, но белого здесь нет, а этоотличное «Мерло» из подвалов Жильбера, который и поит всю нашу тусовку.

И она подбородком (руки-то были заняты) указала навице-мэра, который как раз в эту минуту шел мимо с какой-то странной зеленойбутылкой без этикетки и пустым стаканом в руках. Неосторожное телодвижениеМарины не осталось незамеченным: Жильбер с улыбкой обернулся и спросил:

– Как вам мое «Мерло»?

– Отличное! – искренне закивала Марина.

Алёна тоже кивнула – из вежливости, а потому без особогоэнтузиазма, что не осталось не замеченным Жильбером:

– А вам не нравится?

Неудобно человеку, который тебя угощает по доброте душевной,ляпнуть, что терпеть не можешь красное вино, тем паче – сухое. В Бургундиитакое признание равносильно признанию в нетрадиционной сексуальной ориентации,в подверженности приступам буйного помешательства – словом, в каком-то тайном,постыдном, отвратительном пороке. Поэтому Алёна наврала на той обычной смесианглийского и французского, к которой она пристрастилась в последнее время, какпристрастилась к помидорам с овечьим сыром «Mozzarella»:

– Я сегодня плохо спала, рано встала, боюсь, есливыпью, сразу усну, а жалко, здесь интересно.

При этом она не удержалась-таки: снова поглядела в сторонуИгоря номер два. И обнаружила, что и он по-прежнему не сводит с нее своегонапряженного взгляда, под которым Алёна мгновенно ощутила всю глубину вырезасвоего сарафанчика. Да уж, это и в самом деле было чрезвычайно интересно!

– Послушайте, шер мадам, – вдруг заговорщическисказал Жильбер, – я вас отлично понимаю. После красного вина даже меняпорою клонит в сон, а ведь я вырос на нем, так сказать, всосал с молокомматери. Но пробовали ли вы «Ратафью»? – И он покачал зеленой бутылкой,которую держал в руках.

– Никогда в жизни, даже не знаю, что это такое –«Ратафья», – всмотрелась Алёна сквозь зеленый бочок.

– Ну что вы, это такое чудо! – воскликнулаМарина. – Местное вино, очень крепкое, на основе виноградного спирта и такназываемой «воды жизни», которую делают из виноградных косточек. Правильно, да,Жильбер?

Тот подмигнул:

– В общих чертах правильно, а в частности я вдаватьсяне стану, чтобы не выдать некоторых тайн приготовления. А то вдруг приедете вРоссию и наладите там массовое производство «Ратафьи»!

Алёна вежливо посмеялась незатейливой шутке, а Жильбер,довольно улыбаясь, сунул ей в руку тот стакан, который нес, а потом налил внего из своей зеленой бутылки какой-то золотистой жидкости – очень красивой,более насыщенного цвета, чем шампанское, ну и без пузырьков, конечно,восхитительно, сладко пахнущей не то липой, не то розами, не то дивными,похожими на крошечные белые зонтики, цветами той неведомой лианы, котораяобвивала все деревья в окрестностях Мулена и благоухала почти как черемуха…райская черемуха!

Не ожидая приглашения, Алёна приложилась в бокалу, глотнулахолодной сладкой прелести раз и другой, а потом просто сбилась со счета глоткови уже не отрывалась, пока не выпила до дна.

– Браву! – сказал Жильбер с искренним восхищением. –Вижу истинного ценителя. Говорят, кто пьет первый стакан «Ратафьи» залпом,человек очень азартный и везучий. И уж спать вам не скоро захочется после этоговина, уверяю вас! Ничто так не бодрит, как стаканчик холодной «Ратафьи»!

– C’est vrai, это правда, – внезапно послышалсянезнакомый мужской голос за Алёниным левым плечом, и она невольно вздрогнула,как будто с нею заговорил тот, кто всегда таится за левым плечом каждогочеловека…

Впрочем, серой не пахло – пахло тем же самым приснопамятнымей «Фаренгейтом», которым всегда, словно облаком, был окружен идол ее сердца.Алёна обреченно вздохнула, обернулась, встретила насмешливый взгляд черных глаз– и, как и следовало ожидать, обнаружила за спиной не кого иного, как тогосамого волнующего незнакомца в мокасинах на босу ногу и бледной футболке подпиджаком. Того самого, который так напоминал ей Игоря.

Разумеется, уж напоминать так напоминать во всем, вплоть допарфюма!

– «Ратафья» Жильбера – одно из моих лучших воспоминанийо Мулене, – проговорил он.