Очаровашка радостно кивал, видимо польщенный, что взрослыймужчина ведет с ним такой обстоятельный разговор на равных, а не отправляет, кпримеру, поиграть в песочек.

– У Доминика «Шербур», – сообщила фарфороваясоблазнительница медовым голоском, и рыжий стал весь красный.

Ага, значит, его зовут Доминик. И, судя по реакции, «Шербур»– не слишком-то престижный велу.[22]

– Ну, это полный отстой, – пренебрежительно махнулрукой очаровашка. – На нем только по ровной дороге ездить, а чуть спускпокруче, у него тормоза летят. Ходить с разбитыми коленками или расквашеннымносом – нет, это не для меня.

И он задрал свой точеный нос, которым явственно гордился.

Ну что ж, гордиться-таки было чем!

– Да, «Шербур» марка известная, но несколько…консервативная, скажем так, – согласился Фримус. – Когда я был ещемолод и проживал в здешних благословенных местах, у меня тоже был «Шербур». Ноя с ним распростился при первой же возможности. И скорость не та, и выносливость,и дизайн… Завел себе для начала «Эгльон» – и этим немедленно завоевал сердцепервой красавицы нашей школы. Кстати, я учился в той же средней школе вНуайере, в какой, наверное, учитесь вы, – добавил он.

– В средней школе в Нуайере учится толькоДоминик, – с видом невероятного превосходства сообщил красавчик,окончательно уничтожая рыжего аборигена. – Женевьева из Дижона, а я таквообще из Парижа.

– А вы откуда, мсье? – промурлыкала восхитительнаяюная Женевьева и обратила на Фримуса убийственный взор своих лазоревыхглазенок. Все это время она бросала оценивающие взгляды в сторону Алёны,разглядывая ее платье, ее серьги в виде позолоченных раковин (сногсшибательные,невероятные серьги, им немедленно начинали завидовать все женщины, которые ихвидели!), ее босоножки, ноги, исподтишка заглядывая в упомянутое декольте,словно пыталась узреть марку бюстгальтера (если кому интересно, это была«Fellina»), а теперь, насмотревшись, решила, что пора уничтожить соперницу (этакрошка явно была из тех, кто видит соперницу в каждой женщине), мимоходомразбив еще одно сердце – ее обаятельного собеседника.

Однако не тут-то было.

– Сейчас из Лондона, – холодно ответил Фримус и,не удостоив куколку даже взглядом, повернулся к Алёне: – А что это мы стоим?Вечеринка продолжается, вот и танцы начались. Вы танцуете, мадам?

И только сейчас Алёна поняла, почему так странно, такнеспокойно бьется ее сердце: из открытого окна мэрии неслась громкая музыка, иэто было не что иное, как румба «Amado mio», которую она раз сто танцевала сИгорем.

Это к вопросу о совпадениях…

Не сказать, что Алёна была такой уж замечательной танцоркой,с ее-то полным отсутствием так называемой двигательной памяти, однако обожаемыймальчишка, который был, как это ни странно, отличным, прирожденным педагогом,кое-чему ее все-таки научил. И сейчас она легко, радостно «повелась» вслед заФримусом, который сунул свою шляпу Жильберу и свободно вывел Алёну нахип-твист, потом на веер-аллеману (ну, это детский лепет) с «хлыстами» (а вотэто уже довольно высокий пилотаж), провел под рукой, ну а затем Алёна, укоторой уже прошло первое изумление и включились рефлексы, изобразила сложныйвыход из «клюшки» с двумя спиральными поворотами и обходом вокруг партнера,который оказался тоже не промах, мигом понял, что надо делать, и не простотоптался в основном шаге, но изобразил очень выразительную «кукарачу».

«Свивлы» Алёна всегда любила, и сейчас они удались какнельзя лучше, что на месте, что на продвижение, и Фримус, у которого оказалисьжелезные руки, одобрительно сверкнул глазами. А уж «скользящие дверцы» онавообще обожала и сейчас выдала самый сложный вариант, который знала, с двумяповоротами и «кукарачей», и краем глаза видела, что и Фримус тоже вертится заее спиной, входя в двойной спиральный… вот молодец, а?! Ну в кои-то веки Алёнене на занятиях, а на случайной тусовке попался партнер, который знает фигурырумбы, а главное – совершенно безошибочно чувствует партнершу и так бесподобноее ведет! Разумеется, Фримус танцевал слабее профессионального «бальника»Игоря, однако как партнер был на голову выше. Он танцевал не ради демонстрациисобственной несравненной красоты, а ради своей дамы, и Алёна просто-такикупалась в наслаждении любимыми движениями, любимой музыкой, сиянием глаз, такпохожих, ну так похожих на любимые!..

Поэтому неудивительно, что они сорвали бурю аплодисментов,когда сладострастные стоны «Amado mio» наконец-то утихли. Оказывается, никто нетанцевал: все смотрели на них, и на личике фарфоровой Женевьевы было выражениетакой детской, такой наивной зависти, что Алёна почувствовала себя совершенносчастливой и поощряюще улыбнулась ей, словно говоря:

«Ничего, шери́, не горюй, у тебя еще все впереди,будущее за тобой, ты еще научишься и румбу танцевать, и презирать мужчин, дажесамых любимых и вожделенных, а пока дай покуражиться красавицепостбальзаковского возраста… напоследок! Под занавес, как принято выражаться».

– Merci, madame, – сказал Фримус, и не успелаАлёна ответить непременным «Merci а vous», то есть «спасибо вам», он добавил: –А ведь вы были правы, когда сказали, что вам ни к чему услуги брачной конторыНиколь Брюн, ныне мадам Понизовски. Вы и впрямь не способны приспособиться кмужчине, даже в танце. Первое ощущение партнера – что вас необыкновенно легковести. А потом понимаешь, что ведете именно вы, а партнер танцует те фигуры, вкоторые вовлекаете его вы. Думаю, точно так и в жизни. Ваша слабость иподатливость обманчивы…

– То есть… что вы… я не понимаю… – несвязнозабормотала Алёна, а Фримус с холодной улыбкой сказал:

– Я имею в виду, что вы разобьете жизнь и сердце любогомужчины, который окажется рядом с вами. Думаю, это не ваша вина – это вашабеда. Простите за избыточную проницательность – дело в том, что я сам такой же:рядом со мной невозможно находиться долго. Извините, меня зовет Жильбер.

И он отошел, оставив Алёну одну среди этих любопытствующих,восхищенных, завистливых взглядов бургундских крестьян и крестьянок.

«Удар иль поцелуй произойдет меж нами?» – вспомнила онаШекспира. И ответила его же словами: «Удар, сто тысяч раз удар!»

Никакого открытия не было сделано, она все это про себядавно и прочно сама знала, однако почему-то именно об этом думала Алёна весьвечер и потом, дома, сидя на каменной скамье в уголке террасы.

Казалось бы, что может быть бестолковее, чем процессразбивания посуды? Однако какой-то датский физик вывел на этой основе целуютеорию, которая так и называется: «Теория битых горшков».