Из рощи Мэгги выехала на широкую дорогу, ведущую к Главнойусадьбе. Поперек дороги лежало серое крапчатое покрывало — огромная стаяпопугаев гала подбирала насекомых и личинки, но, заслышав всадницу, разом взмылав воздух. Словно волна цвета зари взметнулась над головой — теперь Мэгги виделаподкрылья и грудь, и серые птицы, как по волшебству, обернулись ярко-розовыми.Если мне суждено завтра покинуть Дрохеду навсегда, подумала Мэгги, она мнестанет сниться вот так, омытая ярко-розовым светом, как эти крылья с изнанки… Адальше в пустыне, наверно, все высохло, вот и кенги переселяются сюда к нам, ихс каждым днем больше…

Громадное стадо кенгуру, должно быть тысячи две, мирнощипало траву, но шумно взлетевшая птичья стая встревожила их — и они понеслисьпрочь легкими грациозными прыжками, самые быстроногие из животных, кроме развестрауса эму. Лошадям с кенгуру не сравниться.

Да, в иные минуты приятно полюбоваться природой, но большевсего Мэгги, по обыкновению, думала о Ральфе. В душе она никогда не считаласвое чувство к нему девчоночьей влюбленностью, а называла просто любовью, какпишут в книгах. Чувствует она то же самое, что какая-нибудь героиня Этель Делл,все у нее так же. И право, очень несправедливо, чтобы какая-то искусственнаяпреграда, его сан, стояла между нею, Мэгги, и тем, чего ей так хочется, —а хочется ей выйти за него замуж. Хочется жить с ним в полном согласии, какживут ее папа с мамой, и пускай он ее обожает, как папа маму. Мать никогдаособенно не старалась заслужить такое обожание, думала Мэгги, а меж тем отецперед ней преклоняется. Вот и Ральф очень быстро увидел бы, что быть с неюнесравнимо лучше, чем одному; Мэгги и в мысль не приходило, что Ральф ни прикаких обстоятельствах не может изменить своему обету. Да, она знала, что недозволено ни выйти замуж за священника, ни влюбиться в него, но уже привыклаобходить это препятствие, мысленно освобождая Ральфа от духовного сана. Хоть ееи обучили основам католической веры, никто при этом не разъяснял сутимонашеских обетов, а сама она не ощущала нужды в вере и не углублялась вподобные вопросы. Молитвы не приносили ей утешения и радости, а велениям церквиона подчинялась просто потому, что иначе пришлось бы после смерти вечно горетьв аду.

И сейчас она бессвязно грезила наяву: вот блаженство было быжить с ним под одной крышей и спать рядышком, как папа с мамой. Мысль о егоблизости взволновала ее, даже неловко стало сидеть в седле, и Мэгги вообразиланесчетные поцелуи — ничего другого она вообразить не могла. Поездки по выгонамничуть не сделали ее осведомленней в вопросах пола, ибо, почуяв издали собаку,животные разом теряли всякую склонность к эротическим наслаждениям, аспариваться без разбору им в Дрохеде, как и на любой ферме, не давали. Навремя, когда баранов на особом выгоне пускали к овцам, Мэгги отсылаликуда-нибудь в другое место. А увидав, как одна собака вскочила на другую, онапринимала это за игру и огревала обеих кнутом: когда пасешь отару, не добаловства.

Едва ли хоть один человек способен рассудить, что тяжелей —неосознанное томление, неразлучное с беспокойством и взвинченностью, или ясноеи определенное желание, упрямо стремящееся к утолению. Бедная Мэгги томилась,не зная толком, к чему ее тянет, но тяга не отпускала — и неотвратимое влечениесосредоточилось на Ральфе де Брикассаре. И она мечтала о нем, жаждала его,стремилась к нему и горевала, что хоть он и говорил, будто любит ее, а ни разуне навестил, так мало она для него значит.

Эти ее раздумья прервал Пэдди, он ехал той же дорогой кдому; Мэгги с улыбкой придержала каурую кобылу, дожидаясь отца.

— Вот приятная встреча! — сказал Пэдди и шагомпустил свою старуху чалую рядом с уже немолодой лошадью дочери.

— Да, правда, — отозвалась Мэгги. — А как надальних выгонах, очень сухо?

— Пожалуй, похуже, чем тут. И кенги нагрянули, я ихстолько еще не видывал! Наверно, дальше к Милпаринке настоящая засуха. МартинКинг говорил, надо их пострелять, а я думаю, тут хоть из пулеметов строчи, кенгне убавится, их тьма-тьмущая.

Он такой славный, такой заботливый, любящий, все прощает, итак редко ей случается побыть с ним вдвоем, вечно рядом крутится кто-нибудь избратьев… И Мэгги не удержалась, задала все тот же вопрос, который терзал имучил ее, как ни старалась она себя успокоить.

— Папа, а почему отец Ральф совсем нас не навещает?

— Он очень занят, Мэгги, — ответил Пэдди скакой-то ноткой настороженности.

— Но ведь даже у священников бывает свободное время,правда? Он раньше так любил Дрохеду, уж наверно он хотел бы приехать сюда отдохнуть.

— Да, верно, священники тоже отдыхают, Мэгги, новообще-то они никогда не свободны от своего дела. К примеру, им всю жизнькаждый день надо служить мессу, хотя бы при этом больше ни души не было. Я такдумаю, отец де Брикассар очень мудрый человек, он понимает, жизнь обратно неповернешь, что было, то прошло. Для него Дрохеда — дело прошлое, малышка Мэгги.Вернись он сюда, ему тут уж не будет прежнего удовольствия.

— По-твоему, он нас забыл, — подавленно промолвилаМэгги.

— Не то что забыл. Тогда бы он не писал так часто и нерасспрашивал про каждого. — Пэдди повернулся к дочери, в голубых глазахего светилась жалость. — Я так думаю, лучше ему не приезжать, вот и неприглашаю, чтоб он про это и не думал.

— Папа!

И Пэдди — будь что будет! — словно в омут кинулся:

— Послушай, Мэгги, не годится девушке мечтать освященнике, пора уж тебе понять. Ты свой секрет хранить умеешь, наверно, большеникто про это не догадывается, но ведь с вопросами-то ты идешь ко мне, верно?Не много вопросов, но и этого довольно. Так вот, говорю тебе, кончай с этим,ясно? Отец де Брикассар дал обет и нарушать его не станет, точно тебе говорю,он к тебе, конечно, привязан, только ты это не правильно понимаешь. Он был ужевзрослый, когда тебя узнал, а ты была совсем ребенок. Так вот, Мэгги, ты длянего и по сей день просто ребенок.

Она не ответила, и лицо ее не дрогнуло. Что и говорить,настоящая Фионина дочка, подумал Пэдди. Потом неестественно спокойно онасказала:

— Но он мог бы выйти из священников, просто у меня небыло случая с ним об этом поговорить.

По лицу Пэдди видно было, до чего он ошарашен, и этонеподдельное возмущение оказалось для нее куда убедительней его пылкой речи.

— Мэгги! О Господи, вот беда — жить в такой глуши! Надобыло тебе учиться, девчонка, если б тетя Мэри померла раньше, я бы тебяспровадил в Сидней хоть годика на два, там бы тебя научили уму-разуму. А теперьтебе для этого лет многовато. Не хочу я, чтоб люди над тобой смеялись, беднаямоя малышка Мэгги. — И он продолжал мягче, с расстановкой, что придало егословам жестокую, пронзительную ясность, хотя он ничуть не хотел быть жестоким,хотел лишь раз навсегда развеять дочкины напрасные надежды: