И я позвонила Донне, рассказала, куда пошла Элизабет, и сказала, что она не вернулась.

Донна очень рассердилась, и это понятно. Я извинилась за обман, а она сказала, что обманщица — Элизабет, а я просто трусиха. И еще кое-что обо мне сказала, чего я не стану повторять, но признаю, что это было справедливо.

Мне так хочется нравиться людям, что я не нашла лучшего времени, чтобы сказать, какие у нее красивые тени для век, и спросить, где она их покупает. Но она уже положила трубку.

Донна едет. Наверняка она очень встревожена, и я тоже. Элизабет всегда казалась мне непробиваемой. Надеюсь, я не ошиблась.

Элизабет не раз гуляла по этой извилистой лесной дорожке к Саду вечного покоя на холме. Она ощущает на спине направляющую ее ладонь Мэттью Макки.

Здесь всегда тихо, но такой тишины она не упомнит. Даже птицы молчат. Что они понимают? Похоже, собирается дождь. Солнце старается пробить облачное покрывало, но все же она дрожит. До последних дней здесь была навешана предупреждающая лента полиции. На молодом деревце остался обрывок, виляет на ветру бело-голубым хвостиком.

Они проходят скамью Бернарда. Скамья выглядит пустой до нелепости.

Бернарду стало бы интересно, куда это с такими каменными лицами собрались Элизабет со священником. Бернард оторвался бы от своей газеты, пожелал им доброго дня и потом всю дорогу провожал их взглядом. Но Бернарда больше нет. Как и многих, кто ушел до него. Время вышло, вот оно как. Не вернуть. Пустая скамья на тихом холме.

Они уже у ворот, и Мэттью, толкнув, открывает их. Он все так же в спину подталкивает Элизабет за ворота, и она слышит позади скрип закрывающихся створок.

Мэттью Макки не ведет ее в верхний правый угол, где хранят свои тайны старые могилы. Вместо того он убирает ладонь с ее спины, сходит с дорожки и сворачивает между двумя рядами более новых, чистых и белых надгробий. Своей обычной дорогой. На этот раз Элизабет идет за ним, и они останавливаются перед могильной плитой. Элизабет всматривается в надпись.

Элизабет берет Мэттью за руку, переплетает его пальцы своими.

— Здесь красиво, Элизабет, — говорит он.

Элизабет смотрит вдаль, за стену, туда, где поля, холмы, деревья, птицы. Действительно, красивое место. Покой нарушает шум внизу, торопливые шаги. Элизабет смотрит на часы.

— Это меня спасать идут, — объясняет она. — Я просила, если не выйду за два часа, чтобы ломали дверь. И входили со стрельбой.

— Два часа? — удивляется Макки. — Целых два часа прошло?

Элизабет кивает.

— Много надо было сказать, Мэттью.

Он тоже кивает.

— Вам, наверное, придется все это повторить, когда все они наконец взберутся сюда.

Элизабет узнает Криса Хадсона — надо полагать, прямо с самолета. Он выбивается из сил на бегу. Элизабет дружески машет ему и видит на его лице облегчение. И что она жива, и что можно больше не бежать.

В Клубе загадочных кроссвордов раскол. Составленные Колином Клеменсом головоломки три недели подряд первой разгадывала Ирен Догерти. Фрэнк Карпентер выдвинул обвинение в недобросовестности и получил некоторую поддержку. На следующий день на двери Колина Клеменса появился листок с непристойным кроссвордом, и Колин, решив его, как с цепи сорвался.

В результате этих событий заседания Клуба загадочных кроссвордов перенесли на неделю, пока обе стороны остынут, и Мозаичная комната неожиданно оказалась свободна. Клуб убийств по четвергам занял обычные места, а Крис с Донной захватили в общей гостиной пару складных кресел. Мэттью Макки сидит в кресле в углу. В центре внимания.

— Я только приехал тогда из Ирландии. Просто искал приключений. В те времена куда только не посылали: в Африку, в Перу, но обращать язычников и все такое — это не для меня. Подвернулось это место, и в 1967-м я отплыл к неведомым берегам. Здесь все было, в сущности, так же, как сейчас. Очень красиво, очень спокойно. Сотня сестер, но такие тихие, что их и не заметишь. Как на цыпочках ходили. Здесь, в монастыре, был покой, но и работа была, больница действовала постоянно. Я гулял по округе. Причащал, принимал исповеди. Улыбался тем, кто был счастлив, и плакал с теми, кто печалился. Двадцать пять лет, в голове ни единой мысли и ни крупицы мудрости. Но я был мужчина, и, как видно, это единственное шло в счет.

— Вы здесь жили? — спрашивает Крис. Элизабет предложила задавать вопросы Донне с Крисом — она сознаёт, что несколько очков в плюс ей сегодня не помешают.

— Тогда здесь была сторожка, я в ней и жил. Очень уютно, уж точно лучше, чем кельи сестер. Конечно, никаких посетителей. По крайней мере, согласно правилам.

— Вы их исполняли? — спрашивает Донна.

— Поначалу конечно. Я очень старался хорошо себя вести, хотел понравиться, боялся, что отошлют домой. И все такое.

— Но… потом что-то изменилось? — спрашивает Крис.

— Изменилось, да. Без перемен не бывает. Я очень скоро познакомился с Мэгги. Она прибирала часовню. Там были четыре монахини, которые занимались уборкой.

— Но только одна Мэгги? — подсказывает Донна.

— Только одна Мэгги, — улыбается Мэттью Макки. — Знаете, как заглянешь впервые человеку в глаза, и целый мир рушится. И только одна мысль: «Конечно, конечно, это то, чего я всегда ждал». Да, Мэгги. И поначалу было: «Доброе утро, сестра Маргарет» и «Доброе утро, отец», и так далее, и она продолжала свою работу, а я свою. Какая была. А потом я стал улыбаться, и она стала улыбаться, и рано или поздно прозвучало: «Прекрасное утро, сестра Маргарет, бог благословил нас погожим днем», и «Вы правы, отец, это благословение». А потом: «Чем вы мажете пол, сестра Маргарет?» и «Мастикой для пола, отец». Не сразу, с промежутками не в одну неделю.

Рон подается вперед, хочет что-то сказать, но, наткнувшись на взгляд Элизабет, прикусывает язык.

— Словом, скажем, через месяц, как я туда приехал, Мэгги пришла на исповедь. Мы оба там были. И ни она, ни я не сказали ни слова. Сидели и сидели в нескольких дюймах друг от друга, разделенные только деревянной перегородкой. Я слышал ее дыхание и то, как стучит у меня сердце. Хочет выскочить из груди. Не спрашивайте, сколько это продолжалось, понятия не имею, но в конце концов я сказал: «Тебя, наверное, ждет работа, сестра Маргарет», а она — «Спасибо, отец» — и на этом все. Мы оба понимали, что пропали. Оба знали, что эта исповедь была грехом и что она не будет последней.

— Вам с чем-нибудь? — спрашивает Джойс, выливая остатки чая из термоса. Мэттью движением пальцев отказывается — спасибо, ничего не надо.

— Мы встречались наедине — понимаю, это ясно без слов. Видел я ее каждое утро, но при других, разумеется, нельзя было поговорить. Так что я уводил ее в исповедальню, и мы разговаривали. Вот на этих деревянных скамейках полюбили друг друга. Мэгги и Мэттью. Мэттью и Мэгги. Говорили через решетку. Вы можете представить более безнадежную любовь?