— Это тебе можно, — рассмеялась Кьяра, — а он так не умеет. И если что — он влюблён в тебя без памяти. То есть не просто переспать хочет. Спать с тобой, конечно, он тоже хочет, куда без этого, но не только. Ты ему безумно интересна сама по себе. И так-то он уже делал для тебя кое-какие реальные вещи. И это я ещё про цветы бесконечные ничего не говорю!

— Да? — Франческа глянула сумрачно и замолчала. — Цветы? — потом подумала и продолжила. — Ты не заходила к нему? Он же в больнице тоже?

— В больнице, но мне как-то было некогда, — на самом деле Кьяре всё ещё не хотелось его видеть.

После той истории с перепиской монсеньора и донны Элы ей вообще было противно вспоминать об Октавио. И когда она услышала о травме, то подумала, что это наказание, не иначе. Чтобы думал, что делает. Нет, он, безусловно, крут, и в сложных ситуациях молодец, и если не загордится совсем, то будет ничуть не хуже монсеньора — лет так через двадцать. Но чтобы стать не хуже монсеньора, ему нужно пройти через реальные опасности, вот он их себе и ищет. Может и впрямь утром зайти к нему?

— Франческа, а ты тоже здесь работаешь? Ты художник? — спросила Аннели.

— Нет, я сотрудник аналитического отдела. Я не умею рисовать, и петь тоже не умею, и музыкой не занималась даже в детстве.

— Зато она работает у строгого начальника, и её пока не выгнали, — подмигнула Кьяра.

— А ты — самый главный человек в обеспечении здешних жителей всем необходимым, так? — продолжала расспросы Аннели.

Кьяра рассмеялась. Никто её так не смешил уже очень давно.

— Что ты! — замахала она руками. — Это донна Анна такой человек, мы тебя вместе тогда вечером селили в комнату. А я полы здесь мою — в некоторых местах. Ещё цветы поливаю и рыбок кормлю. И учусь, пока на подготовке, но я хочу стать дизайнером, а вообще дизайнером одежды. Чтобы придумывать и шить крутые платья для таких, как донна Эла.

— Здорово! Хорошая цель, — согласилась Аннели. — А полы мне тоже случалось мыть, ничего страшного. Должен же кто-то это делать, правда? Слушайте, а давайте, я вам поиграю? Только нужно за инструментом сходить.

— Да чего там, сейчас найдём кого-нибудь и сгоняем к тебе, — Кьяра потянулась за телефоном. — Привет, это кто? Франко? Слушай, в районе наших комнат есть кто-нибудь дежурный? Эмилио? Скажи ему, будь добр, чтобы заглянул, есть дело.

Эмилио появился через пару минут. Ему дали ключи от комнаты и велели нести футляр со скрипкой — только осторожно, ради всего святого, это очень ценная старинная скрипка, ей больше ста лет, понимаешь?

Он вроде понимал, принёс и попросился остаться и послушать — ведь она же будет играть, правда? Вот на этой самой скрипке? Никогда не слышал настоящую скрипку так близко.

Аннели неспешно, с удовольствием открыла футляр, достала скрипку и смычок, и принялась подкручивать колки, и винты там, где крепились струны. И несколько раз прошлась смычком, извлекая аккорды.

А потом поднялась с дивана, встала у распахнутого окна, подняла инструмент… и дальше Кьяре показалось, что сам ночной воздух вокруг зазвучал. Тяжёлая портьера на окне, звезда за окном, вода в фонтане и случайное ночное облако — всё это пело, и рассказывало, и манило за собой куда-то далеко, в невообразимые дали. Туда, где дороги сами ложатся под ноги, где трава под ногами необыкновенно мягкая и зелёная, вода журчит, как песня, а камни старых замков на закате обещают сказку.

И это обещание сказки было таким реальным, что все они поверили — и у них тоже всё наладится. Рано или поздно.

В субботу занятий не было. Кьяра встала и подумала — правда что ли, сходить к Октавио и узнать, как он там? В обед она обещала съездить в больницу, где лежали его высокопреосвященство и бедный Адриано, и привезти кое-какие вещи Катарине, которая там за ним присматривала, но до того ещё оставалось время.

Октавио был в физиокабинете — лежал с электродами.

— Ой, привет. А мне даже встать нельзя, — грустно сказал он.

— Лежи, набегаешься ещё, — проворчала Кьяра. — Ты вообще как?

— Да нормально. Только глубоко дышать больно. Но голова уже не кружится, а в первый вечер вообще тяжко было. Донна Доменика сказала, что у меня сотрясение. Какое там сотрясение может быть, вот скажи, мне же кирпич на голову не падал! Это Гаэтано куски стекла на голову просыпались, а мне-то нет!

— Ты сам, наверное, падал.

— Не без этого, — согласился Октавио.

— Ну вот. И то ладно, что живой, и достаточно легко отделался.

— Ну да, Адриано не повезло, Гаэтано не повезло, а больше всех не повезло Алессандро. Мне-то как раз повезло.

— И сейчас есть время лежать, выдыхать и думать о жизни.

— А чего о ней думать-то, хрень одна.

— Ну приплыли. Чего это хрень одна? Сам говоришь, что повезло, не гневи бога!

— Даже если ты крутой, везде успеть и всё сделать невозможно. Кто-то другой проколется или нагадит — и всё полетит в задницу.

— Но это же не повод не делать ничего, правда?

— А чёрт его знает. Конечно, когда разрешат, я пойду и буду делать всё, что нужно. Но уже без прежнего удовольствия.

— Послушай, но тогда работа твоего дяди вообще не имеет никакого смысла! Всё, что он приготовит, тут же сожрут, и даже не все поблагодарят. И не каждый вообще поймёт, что такого он съел, брюхо набьют, да и всё. Я уже не говорю про мою работу — она вообще сама по себе бессмысленна.

— Да ладно! С работой дяди я тупо не справлюсь, она очень крутая и сложная. Да и с твоей работой — тоже, если по-честному. И без такой работы — никуда.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Так вот, я тебе сообщаю проверенную информацию: мир тот же самый, и начальство твоё тоже никуда не делось.

— Да, монсеньор каждое утро заходит и спрашивает, как я тут. Это круто. Мне тащат любую еду, какую я захочу. А вчера мы сидели у Гаэтано и смотрели крутой сериал про космическую станцию. Но мне всё равно не по себе.

— А ты говорил об этом с монсеньором?

— Знаешь, так получилось, что я много о чём с ним говорил. Но об этом — не смог. Слов не подобрал.

— А о чём смог?

— Помнишь, наверное, из-за чего ты на меня разозлилась. Я думал, уже и вообще разговаривать не станешь никогда.

— Я так и собиралась. Если бы не вся эта история — и не подумала бы к тебе идти.

— Знаешь, я сначала пошёл к отцу Варфоломею. Решил, что хуже него мне никто по башке не даст. И пусть уж сразу.

— И как? Сильно дал? — рассмеялась Кьяра, она очень живо представила сцену.

— Прилично, — кивнул Октавио. — Но в итоге он сказал, как ты — чтоб я поговорил с монсеньором.

— И ты поговорил? — Кьяра искренне восхитилась.

— Да. Я признался ему, что сделал, ну и объяснил, что хотел и почему это мне не помогло. И спросил, что мне делать, как он думает. Я думал, он разозлится или будет смеяться. Но он не сделал ни того, ни другого. Он спросил, правда ли мне так нужна девушка, что я готов то совершать подвиги, то делать всякие глупости. Я сказал, что — правда. Тогда он опять спросил — а много ли я знаю о ней? Может быть, я рассмотрю её получше, и она мне вообще окажется неинтересна? Что она любит? Во что играет? С кем и о чём общается? Смотрит ли кино, и какое? Слушает ли музыку? Что делает в интернете? На что вообще обращает внимание — на звук, на текст, на цвет, на движение, чем можно её привлечь? Пришлось признаться, что знаю я как раз очень мало. А что у неё в душе — не знаю вовсе. Просто мне нравится, какая она, какой у неё голос, и как она движется, и танцевать с ней — тоже нравится. И я очень хочу, чтобы она улыбалась. Хорошо бы улыбалась мне, конечно, но и просто так тоже сойдёт. Он сказал — это уже полдела, а дальше — приступай к осаде. И что с этой девушкой мне понадобится море терпения, и если у меня его нет, то ничего не получится, потому что торопиться с ней ни в коем случае нельзя. Ну и ещё кое-что.