Глядя на это полунагое, бледное тело, думая о том, как оносплетается с поджарым, смуглым телом Темрюковича, Иван Васильевич глухозастонал. Его всегда страшно возбуждали мысли о чужой страсти, картины,возникавшие в распаленном мозгу. Его воздержание было слишком долгим, слишком!Не отдавая себе отчета в том, что делает, он выхватил короткий охотничий нож ираспорол одежду Салтанкуловой любовницы сверху донизу. Но ему мало было сейчаспросто наброситься на это покорно распростертое тело и овладеть им. Еще надобыло отплатить за ту нечистую, похотливую дрожь, которая мучила его там, наполе. Он нашарил в траве ту же плеть, которой эта тварь терзала коня, и от всейдуши опоясал тонким кровавым следом ее тело.

Девка выгнулась дугой, испустила хриплый крик и открылаглаза. Ни следа от тумана беспамятства! Этот взгляд ожег Ивана Васильевича, икакое-то мгновение он стоял недвижимо, не веря тому, что прочел в этих раскосыхчерных очах. Не страх, не ненависть. Отчаянный призыв и страсть!

Испугавшись чего-то, он снова ударил – на сей раз слабее,потому что руки не слушались. Девка взвилась, будто змея, ставшая на хвост, итак же, по-змеиному, обвилась вокруг царя всем телом. Он выронил плеть, стиснулее – даже захрустели косточки стройного тела! Впился в губы. Холодные, тугие,они отвечали так, что у царя подкашивались ноги. Чудилось, в жизни не бушевалов груди такого темного, мрачного пламени, как сейчас, когда полуголое, избитоетело льнуло к нему!

– Еще, еще… – прохрипела она прямо в его целующий рот, иИван Васильевич с трудом сообразил, что девка просит ударить ее снова.

Плеть валялась где-то в траве, поэтому он не ударил, азащемил пальцами кожу на груди и с оттягом, с вывертом потянул. Девка вновьпереломилась в поясе, выставила красные соски, которые он щипал и кусал,оставляя влажные полукружья зубов, а она билась в его руках, хрипела отнаслаждения, терзая пальцами его плечи… И вдруг затихла, зажмурилась,сглотнула, и ее лицо, только что искаженное страстью, приобрело довольное,сытое выражение.

Иван Васильевич от изумления ослабил хватку, и девкавывалилась из его рук. Села, принялась оправлять на себе одежду, не обращая нанего внимания, словно он был не мужчиной, а какой-то прислужницей, которойможно не стыдиться. И вдруг он понял, что эта змея по имени Кученей ужеполучила от него то, чего жаждало ее тело. Эти побои, щипки и укусы заменяли еймужскую ласку! А он, значит, остался с носом?!

Иван Васильевич рухнул на нее и попытался растолкать ногиколенями, однако Кученей сопротивлялась люто, стискивала зубы, вывертывалась стакой гибкостью, словно избитое тело ее и впрямь поросло вдруг скользкойзмеиной кожею. Но где ей было противостоять разохотившемуся, распаленномумужчине! Навалился, прижал к земле, уже, считай, одолел, как вдруг она гибковытянула руку – чудилось, та даже удлинилась на какое-то мгновение! – ивцепилась в его же собственный отброшенный кинжал. Прижала к своему горлу, лицовмиг стало строгим, отрешенным:

– Пусти, не то зарежусь!

Голос звучал так по-девчоночьи отчаянно, русские словавыговаривались так смешно, что у Ивана Васильевича мгновенно остыло все в теле.То ли от нового изумления, то ли от злости, то ли от жалости… Но он ейпочему-то поверил, поверил сразу. Зарежется, как Бог свят, зарежется!

Полежал еще, придавливая ее своим телом и пристальновглядываясь в глаза, потом поднялся на ноги. Она тотчас вскочила, ожглаогненным взором – и кинулась к Салтанкулу. Затрясла, затормошила. ИванВасильевич думал, она пытается привести княжича в сознание, однако ему, видно,суждено было в этот день изумляться снова и снова: Кученей просто вытряхнулабесчувственное тело из бешмета и торопливо напялила его, скрыв свои лохмотья.

Вскочила, натуго затягивая пояс. Ну что ж, бешмет Салтанкулабыл ей длинноват и прикрывал чуть не до колен. И хорошо, а то ведь порточкитоже в клочья, в клочья…

Иван Васильевич нахмурился, вспоминая нетронутую белизну еецеломудренно стиснутых ног, потом перевел взгляд с ее лица на лицо беспамятногоТемрюковича и спросил, уже почти уверенный в ответе:

– Он тебе кто?

– Брат родной.

– Видать, крепко брат тебя любит?.. – спросил с подначкою,но в ее точеном лице ничего не дрогнуло:

– У нас все братья сестер любят крепко, глаз с них несводят, не дают в обиду.

– А ты, значит, дочка князя Темрюка?

Она кивнула, глядя исподлобья.

– А знаешь, кто я?

Кученей ничего не ответила, только дрогнула губами такнеприступно, словно не она минуту назад впивалась в мужское тело, исходясладострастным стоном: «Еще, еще…» Да, сейчас перед Иваном Васильевичем былатолько бешено гордая черкешенка, которая не задумываясь выбрала бы смерть, а небесчестие.

Он усмехнулся. А ведь с этой девчонкой не соскучишься! Икакая красота, Боже, ну какая же чудная, неописуемая красота…

– Тебе с косами больше пристало, чем в шапке, – буркнул он,смущаясь вновь проснувшегося желания. Вот же ведьма, околдовала она его своимихолодными, скользкими губами, что ли?!

Девушка потупилась. Так они стояли какое-то время другпротив друга, не зная, что делать и что говорить. Потом Кученей подобрала стравы свою косматую шапку, встряхнула ее и нахлобучила, заботливо скрыв под нейкосы. Подошла к коню брата и вскочила в седло, не заботясь более ни о своемпривязанном, избитом белом скакуне, ни о Салтанкуле, который начинал слабопостанывать – верно, приходил в себя.

Иван Васильевич смотрел на нее, вдруг ощутив себя брошенным,одиноким ребенком. Страшно не хотелось, чтобы она вот так, просто повернулась –и уехала, и исчезла!

Девушка, словно нарочно, на него не глядела – подняв голову,напряженно всматривалась в небо. И вдруг с радостным горловым кличем:

– Кагаз! – вскинула руку.

«Кагаз» по-кабардински значит «вернись», это слово ИванВасильевич тоже знал: слышал, как сокольники черкесские подзывают своих ловчихптиц. Он уже устал нынче удивляться и только головой покачал, когда с неба палбелый кречет и осторожно опустился на протянутую руку Кученей.

Конечно, ведьма, что тут еще скажешь…

Она резко послала коня рысью. Царь, мстительно усмехнувшисьзакопошившемуся на земле Салтанкулу, пошел к своему коню. Из-за релки показалсяМалюта. Когда он подъехал поближе, Иван Васильевич увидел кровавый рубец полицу и понял, каким же образом прорвался мимо Скуратова чертов Темрюкович. Ну,Малюта ему это рано или поздно припомнит!