Едва Темрюкович оказался в светлице, его угрюмство,навеянное строптивостью Грушеньки, словно ветром унесло. Сестра, одетая, по еелюбимой привычке, в мужской черкесский костюм, сжимавшая в руке хлыст, стоялаподбочась посреди стайки молоденьких боярышень, облаченных в одни толькосорочки. Несмотря на скудость своих одеяний и видимые признаки смущения: девицывизжали, прятались по углам и прикрывались руками, – испуга и стыда на ихпригожих лицах и в помине не было. Девки смело встречали взгляд похотливовспыхнувших глаз царицына брата. Грушенька Федорова была одна такая дикаркасреди этих смелых, дерзких девушек, которых Марья Темрюковна долго подбираладля своего окружения, отсеивая затворниц и праведниц и не обращая ни малейшеговнимания на родовитость. Для парадных выходов и приличных приемов у нее имелосьсколько угодно почтенных боярынь и боярышень, однако самыми ближними были вотэти пятеро. Если и ходили смутные слухи о скоромных, не всегда пристойныхзабавах, которым предается молодая государыня в своих покоях, то доподлинно,толком никто ничего не знал: девки Марьи Темрюковны горой стояли друг задружку, а прежде всего за царицу, храня тайны своих игрищ. Грушеньке давно ужебыло бы отказано от двора, когда б не особое, изощренное удовольствие, котороеиспытывала царица при виде ее смущения. Кроме того, Кученей отменно владелавосточным искусством плести козни и своевременно застращала Грушеньку: еслираспустит язык, начнет болтать лишнего, ее ославят на всю Москву так, что ниодин добрый человек не присватается. Впрочем, Грушенька чаще проводила время всенях, оберегая покой государыни, почти и не принимая участия в ее забавах.Среди множества этих забав одной из любимых была игра в голубок и ворона, иКученей с ума сходила от злости, когда ей мешали во время игры.

Заметив, как помрачнели глаза сестры, Михаил Темрюковичотошел в уголок и сел на лавку, всем своим видом показывая, что не желаетникому испортить удовольствие.

Ворона изображала Марья Темрюковна. Одетая в черный шелковыйкафтан и мужские шаровары, она металась по просторной палате, а девицы должныбыли от нее убегать. Темрюкович вглядывался в мельтешенье обильных белых телес,раздувая ноздри: сладко, дурманно пахло взопревшей девичьей плотью. Русскиекрасавицы нравились ему, ой как нравились… Стало трудно сидеть; Темрюковичраскинул пошире ноги, чтобы не стеснять набрякшее естество. Однако стоило емувзглянуть на сестру, как возбуждение еще усилилось. Кафтанчик облегал ее,словно вторая кожа, а под ним, сразу видно было, царица не носила ничего, дажетончайшей сорочки: соски натянули тонкий шелк.

Черкасский облизнул губы.

Черная вороница Марья Темрюковна была проворна и ловка, иесли не перехватала всех девок одну за другой в течение минуты, то лишь потому,что желала продлить удовольствие от игры. Каждую пойманную голубку онанаграждала поцелуем в губы взасос, и порою этот поцелуй затягивался, словно нижертва, ни вороница не могли прервать удовольствие. При этом Кученей гладилаголубку в таких укромных и постыдных местечках, так умело ласкала, что девкапотом едва стояла на ногах. Пойманные голубки жались в уголке, пожирая царицужадными, нетерпеливыми взорами, а она продолжала наслаждаться погоней. Но вотбыла поймана последняя пташка, и Мария Темрюковна замерла, досадливо косясь набрата.

Он усмехнулся, прекрасно понимая, что, как ни вольна Кученейв своих причудах, она не осмелится даже брату показать, чем именно предстоитголубкам купить свою свободу. Сколь ни распалены девки, они не станут оголятьсяпри мужчине. А ведь завершение игры в том и состояло, что и царица, и девушкиложились, обнаженные, на ее постель и предавались таким разнузданным забавам,прознай про которые их родные с ума спятили бы от позора. Самое смешное, помнению столь же распутного, как и сестра, Темрюковича состояло в том, что девкине утрачивали девства, и когда особенно любимая царицына наперсница выходилазамуж, ее окровавленные простыни были с честью предъявлены посрамленным гостям,мигом приглушив все пакостные шепотки.

Итак, Михаил Темрюкович не тронулся с места, и Кученейпринуждена была притушить недовольный пламень в очах. Махнула девушкам: подите,мол, прочь, – и те нехотя уплелись в соседнюю палату, бросая на царицына братанеприязненные взоры.

Ничего, в другой раз натешатся! А ему надо поговорить ссестрой наедине.

Услышав, что девичий гомон в светлице затих, Грушенькаосторожно приоткрыла дверь – и тут же испуганно отпрянула, увидев, что царицазастыла в объятиях своего брата. Их поцелуй отнюдь не походил на родственный, идевушка отчаянно пожалела, что увидела это, что подтвердились самые пакостныеслухи о взаимоотношениях обоих Темрюковичей.

Ой нет, меньше знаешь – лучше спишь! Она попыталась закрытьдверь, но не смогла: что-то мешало. Опустила глаза – и едва не вскрикнула,увидав ногу, обутую в щегольской сапожок и поставленную на порожек. В то жевремя чья-то рука обхватила Грушенькину голову, зажимая ей рот, а в ееперепуганные глаза глянули насмешливо прищуренные мужские глаза. Неведомооткуда взявшийся человек покачал головой, как бы предупреждая Грушеньку, чтобне издавала ни звука, а потом убрал ногу и осторожно прикрыл дверь – но несовсем, а оставив малую щелочку. Осторожно опустив сомлевшую со страха боярышнюна лавку, он припал ухом к щели, в то же время настороженно озираясь, чтобысразу заметить, если кто-то внезапно появится в сенях.

* * *

Мария Темрюковна в объятиях брата быстро забыла о своихогорчениях и изгнанных девушках и обвилась вокруг него, как змея вокруг коряги.Салтанкул был возбужден ничуть не меньше, но все же с усилием разомкнул ее руки:

– Нельзя, опомнись. Нельзя!

Он не позаботился понизить голос: ведь для русскихчеркесская речь была сущей тарабарской грамотой.

– Но здесь никого нет, – простонала царица, распахиваякафтанчик и изгибаясь, чтобы подставить соски его губам. – Все хоронят князя.

– Я был на панихиде, – кивнул Темрюкович, с сожалениемотстраняя сестру, но все-таки не удержался – лапнул ее, пощекотал родинку подлевой грудью, больше похожую на третий сосок. – Там собралось много женщин нацарицыной половине. Почему ты не пошла?

– Пожалела Юлианию, – усмехнулась Кученей, которую этагрубая ласка несколько приободрила. – Она меня видеть не может – как и я ее.Нынче ей и так тяжко, пусть хотя бы я не буду мозолить ей глаза.

– Юлиания – красивая женщина, – с пакостным выражениемсказал Темрюкович. – Все еще красивая! Недаром государь так горячо выражал ейсвое сочувствие.

Лицо Кученей исказилось:

– Знаю! Я знаю! Не будь она женой его родного брата, ондавно бы затащил ее в постель!