же благополучно выйду… И вот если я выйду – я тут же позвоню папе и помирюсь с ним. И даже с библиотекаршей! Не сразу, но помирюсь. Да я что угодно сделаю – ради этого малыша! А обиды… Какие обиды, если я теперь за старшего? Ну правда, кто, если не я? Они же даже волосы ему уложить не смогут. А я смогу… Я теперь всегда буду рядом. В школу водить, забирать потом… И следить, чтобы никто и никогда его даже пальцем не тронул! Чтобы с его маленькой головы ни одна пылинка не упала! И чтобы все вокруг знали о том, что он – Бабочкин. Никто не смеет обижать Бабочкиных! Потому что мы – это банда.

Конечно, за такой короткий срок я бы столько всего вряд ли успел подумать. У меня всё это просто одним большим кадром промелькнуло. Я только на секунду, считай, притормозил и сразу дальше побежал.

А в школе ещё такая тишина стояла. Гробовая! Ну правильно, только что звонок прозвенел.

Какой там шёл урок? Второй?

Помню, как я поднимался по лестнице на третий этаж. Еле ноги переставлял – так у меня колени дрожали. Но я всё равно шагал, ступенька за ступенькой, этаж за этажом, и всё твердил себе: «Спокойно, Гера. Без паники. Это же Звездочёт».

Я правда верил до последнего… Что это – мой Звездочёт.

А потом забежал на третий этаж и встал, прямо там, посреди коридора, как вкопанный. Потому что увидел Орехову. Она лежала на боку скрючившись и держалась за живот. А рука у неё… ну просто вся – и пальцы, и сама кисть – всё было красное-красное.

Помню, как наклонился… Краем глаза заметил жирную ссадину, кровившую у неё на щеке. Я не чувствовал НИ-ЧЕ-ГО. Просто смотрел куда-то в сторону и не мог себя заставить посмотреть на её лицо. Я не знал, какое оно будет. Кроме того, что скорее всего – мёртвое.

А потом вдруг услышал, как она тихонько всхлипывает. У меня сразу рубашка к спине прилипла. Кто бы знал, что такое бывает от радости?! Я не знал! Я как ненормальный схватил её за руку и стал трясти. И шептать:

– Милена, ты слышишь? Слышишь?

А она вдруг – бац – и села. Вот только лежала как труп, а тут села и так, заикаясь:

– Г-г-гера. Я в-в-всю к-к-краску на с-с-себя в-в-вылила. В-в-видишь?

Я замотал головой. Какую краску? Там же кровищи было – не передать. Вся майка у неё пропиталась.

А Орехова опять:

– Э-э-э-это о-о-он м-м-меня т-т-толкнул! Г-г-гриша!

И вдруг как заревёт!

Я понимал, что она бредит. Как смог, аккуратно прикрыл ей рот, чтобы не шумела, и прошептал:

– Где он? Ты его видела?

Орехова кивнула. Глаза у неё были огромными и вообще не моргающими. Как будто их заморозили.

Я чуть-чуть сдвинул ладонь. Испугался, что мешаю ей дышать. И снова спросил – тем же шёпотом:

– Где Столяров? Ты видела, куда он пошёл?

Она опять кивнула. А потом ещё раз – в сторону туалетов.

Я погладил её по голове. Уточнил, мол, встать сможешь?

И, не дожидаясь ответа, сказал как можно спокойнее:

– Пожалуйста, постарайся. Встань и спускайся вниз. Домой, поняла? Уходи из школы!

За классной дверью звучали голоса. Там ещё не закончился урок. И за следующей тоже… Я медленно встал и пошёл вдоль стены, а голоса летели мне вслед – весёлые и беззаботные.

Я даже не оглянулся, чтобы посмотреть, убежала ли Милена. Я думал, если сейчас оглянусь, то убегу сам.

А потом открыл дверь в туалет. ||

▶ Почему я не убежал? Ведь мог бы. Так многие говорили.

Но на самом деле – нет. Я не мог его там оставить! Плохого, хорошего – не важно.

Там, в коридоре, я за одну минуту вспомнил весь наш прошлый год. И то, как всё начиналось. Как Леокадия посадила его ко мне за парту. Как он бесил меня. И как я над ним издевался. А потом вдруг так привязался – как будто в меня литр его крови влили. И она там так с моей перемешалась, что временами я уже не понимал, где кто.

Про такие вещи можно говорить много и что угодно. Рассуждать там… о высоком! Но можно и не рассуждать! Не гадать. А просто взять и согласиться: да, это – судьба. ||

▶ По крайней мере, сейчас я думаю именно так. Да и тогда – тоже думал.

Я зашёл в туалет и сразу его увидел. Столяров сидел в углу, поджав под себя колени и уткнувшись в них лицом.

Я тихонько прикрыл дверь, но ручку не отпустил. Наоборот – вцепился в неё с такой силой, что у меня даже пальцы хрустнули.

Но Столяров никак не прореагировал. Даже не пошевелился.

Тогда я позвал его. Даже нет – прокаркал. Было ощущение, как будто мне в горло битого стекла насыпали. Потом отпустил ручку и медленно пошёл. Шаг, второй…

Я дошёл до той точки, где было слышно его дыхание. Хриплое и булькающее, как будто он в стакан дышит. И снова позвал:

– Гриша, ты меня слышишь?

И тут он наконец поднял голову. А я перестал дышать. На секунду – просто от неожиданности… На него и правда было больно смотреть! Лицо грязное, то ли кровь, то ли грязь – я не разобрал, что за полосы. Но из носа однозначно капало – и прямо на рубашку.

Он сказал, плаксиво так:

– У меня, кажется, нос сломан.

Потом начал ёрзать, словно ему сидеть неудобно. И вдруг резко вытянул ноги. Пляц – как будто уронил их на пол.

И вот тогда я сразу увидел, что он держит в руках. Я стоял и смотрел в эту точку, как…

В бездну? Хах! Ну, может…

Но я же не какой-нибудь там напыщенный писателишка!

Я… Ничего такого со мной не было!

Я на руки его смотрел! На вымазанные пальцы. И не понимал… как? Как так можно ударить человека?! Всего один неверный шаг… и такой удар! Как высокочастотная молния!

И никого нет рядом… Чтобы помочь заземлиться.

И всё… Человека просто подкидывает, разворачивает на триста шестьдесят градусов и отбрасывает чёрт знает куда. Туда, откуда такие – вывернутые наизнанку – уже не возвращаются.

Я всё думал: как же это? Чтобы человек, которого вот так долбануло и вывернуло, внешне остался без изменений. Ну разве что нос разбил… И глаза эти красные…

Я и сам