где вся земля засыпана иголками: ни травинки — сплошные иголки, и на них — маслята. Так что рассмотрите вариант с Муромом. У нас и Ока, и до Дивеевского монастыря сравнительно недалеко, и богословские беседы мы Вам обеспечим на самом высоком уровне. А работать нынче можно отовсюду.

— Спасибо, отче! — Богдан неопределённо улыбался. — Я очень ценю Ваше приглашение. Правда. Как знать, может, в будущем я осуществлю свою детскую мечту о монашестве. Тогда о лучшем месте и мечтать невозможно. Но это потом, не скоро. Сейчас мне предстоит много дел иного свойства.

На второе была нежная и душистая тушёная утка с айвой и капустой, а также мастерски запечённая свиная шейка с картошкой, дополненная зелёным салатом.

Прасковья отметила, что Богдану утка, похоже, понравилась. «Надо ему иногда готовить утку, — подумала, словно о ребёнке, который плохо ест. — Это ведь так несложно, надо только гусятницу купить».

— Необычайно вкусно, Галина! — похвалил Богдан. — Только после вашего грибного супа хочется, но невозможно съесть и утку, и свинину. Вы потрясающая кулинарка.

Но что невозможно Богдану, оказалось вполне по силам Ивану и Валерию. Очень скоро от утки остались лишь опрятно обглоданные косточки, от которых так легко отделялось нежное мясо, а вместо впечатляющего куска свинины на изящном белом блюде в двумя ручками лежали сущие пустяки.

В столовую вошла дивной красоты чёрно-рыжая овчарка с промытой шелковистой шерстью, дисциплинированно уселась в классической собачьей позе возле стула Ивана, поймала на лету кусок свинины и столь же дисциплинированно удалилась.

— У меня никогда не было собаки, — вздохнул Богдан. — Кот, правда, был. Он сам ко мне когда-то пришёл. Чёрный-чёрный. Это было очень давно. Он долго жил с нами.

После того, как с пищей телесной было в основном покончено, святого отца потянуло к пище духовной. Ему захотелось поговорить о возвышенном, и он решил произнести тост.

— Дорогие друзья, — начал Валерий своим одновременно вкрадчивым и авторитетным пасторским голосом. — За встречу мы выпили, а теперь мне хочется поднять этот тост за наше общее дело. Мы все, кто собрался за этим столом, всеми доступными нам средствами служим богоугодному, христианскому делу — воспитания и духовного окормления нашего народа во славу Божию и во славу любезного нашего Отечества. Господь наш Иисус Христос для нас прибежище и сила в этом нелёгком труде. Все мы молимся за то, чтоб Господь преклонил милость к нашей работе. Дело это, повторю ещё раз, богоугодное и наихристианнейшее. А потому хочу пожелать нам всем сил и крепости духа для его продолжения. За наше общее дело!

Богдан слушал Валерия с каким-то ужасом, как показалось Прасковье. Он словно присутствовал при богохульстве, при оскорблении святыни. При этом он, находясь в гостях, не мог высказать всего, что думал. Была секунда, когда Прасковье показалось, что Богдан сейчас встанет и съездит по физиономии Валерию. Прасковья взглянула на Ивана: тот слушал всё это как ритуальную политическую дребедень. А Галчонок и вовсе не слушала: она прикидывала, когда и как лучше сервировать чай.

Наконец Валерий закончил, и все, кроме Богдана, выпили. Прасковья тоже отхлебнула сока.

— Отче, — проговорил Богдан смиренно, — я тоже желаю успеха делу, которым занята Прасковья и, по-видимому, и Вы тоже, и я в меру сил буду ему споспешествовать. Дело это нужное, спасительное для отечества и, скорее всего, неизбежное в условиях, в которые все мы поставлены историей, судьбой, промыслом Божьим. Но, отче, прошу Вас, умоляю, если угодно: не называйте это дело христианским. Оно не христианское. Оно не имеет ничего общего с Христом. В некотором смысле оно противоположно Христу, оно антихристианское. Как христианин я очень чувствую всю противоположность христианству этого нашего дела, всю греховность его, если угодно. Да, наше дело неизбежно, оно есть меньшее зло, позволяющее избежать зла большего и разрушения нашего отечества. Но прошу Вас: не называйте его христианским. Это оскорбляет меня как христианина. Поскольку то, что мы делаем, есть тяжкий грех.

— Почему, Богдан? — спросили одновременно Иван и Прасковья.

— Мне кажется, — примирительно заметил ничуть не смутившийся Валерий, — наш разговор чересчур серьёзен для застольной беседы.

— Вот именно! — опомнилась Галина. — Богдан, Ваша философия лично мне не по плечу. Я просто этого не понимаю. По-моему, все вы делаете очень важное полезное государственное дело, значит, и христианское.

— Галина, может быть, это и не тема для застольной беседы, но то, что говорит отец Варфоломей, ужасно, — произнёс Богдан с подлинной болью.

— Да что ж ужасного-то? — изумлялась Галина. — Объясните уж нам. И мы с лёгким сердцем будем чай пить.

«Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?» — сама собой всплыла цитата в голове Прасковьи.

— Галя, — обратилась она к хозяйке. — Давай выпьем чаю, а потом желающие обсуждать философские вопросы сядут у камина и всё обсудят.

Галчонок быстро собрала посуду, ловко погрузили её в мойку и тут же расставила чайную посуду и сладкое — нарядное безе, самодельную ореховую коврижку и яблочный пирог — надо полагать, из своих яблок.

Серебряная ваза на высокой ноге с местной антоновкой и красиво разложенными виноградными гроздьями вызывала в памяти картины старых голландцев. В хрустальных вазочках было разложены разные сорта варенья, в том числе, как заметила Прасковья, любимое варенье её детства — крыжовниковое.

— Сама варила? — спросила Галину.

— Это мы с Димкой в четыре руки — собирали ягоды и, главное, обрезали хвосты маникюрными ножницами. К сожалению, не получилось сохранить зелёный цвет, но со вкусом всё вроде в порядке.

— Богдан, попробуй крыжовникового варенья, — Прасковья погладила его руку, но он был отвлечён и погружён в свою мысль. — В детстве у нас варивали это варенье. (Она намеренно сказала «варивали» — как в старинном романе). — Давай я тебе положу, — она зачерпнула варенья и осторожно перелила в хрустальную розетку.

Белый фарфоровый чайник впечатлял крутыми боками и мощными габаритами — литра три, не меньше.

Богдан зажмурился, сделав усилие, чтобы вернуться к реальности и проговорил, обращаясь к Галине:

— Прекрасный чай, чудесное варенье.

— Откуда Вы знаете? — засмеялась Галчонок. — Вы же не пробовали.

— Богдан — ценитель чая, — поддержала Прасковья чайную тему, надеясь, что богословский спор не состоится и Богдан не будет нервничать понапрасну. Но к теме неожиданно вернулся Иван, чего Прасковья уж никак не ожидала.

— Богдан, — обратился от своим ласковым дедморозовским голосом прямо к Богдану. — А что Вы находите не христианского и даже, как Вы сказали, антихристианского в нашей работе? Мне это настолько интересно, что я не могу дождаться конца чаепития, чтобы спросить. Мне, напротив, кажется, что мы ищем и находим наилучшие способы распространения наших