и Великой депрессии; «Ферму Ки» они купили задешево в миг благополучия от Второй мировой, а теперь им по карману лишь платить за нее налоги. От Фенвика и Манфреда в детстве не требовали никаких достижений, хотя недостатка в мягком поощрении и гордости за их мелкие успехи никогда не бывало. Шефы и Вирджи никогда не разговаривают со своими детьми по душам – они с ними и вообще-то очень личных бесед не ведут. Они не сторонники строгой дисциплины: приемлемое поведение принимается ими как должное. Они не ходят на родительские собрания, не знакомятся с учителями своих детей, не обсуждают их образование, не желают им каких бы то ни было определенных карьер и положений в обществе. Никогда не оставляют детей без поддержки и привыкли приносить ради своих детей мелкие жертвы по своим скромным средствам, а вот крупных не приносят; да и не ожидают, не говоря уж о том, что не требуют никакой крупной взаимности. Они ничего не «делают» со своими детьми: что б Фенн с Манфредом ни постигли о рыбалке, хождении под парусом, спорте, одежде, женщинах, цивилизации, истории, жизни вообще – даже о политике и предпринимательстве, от вложения денег до согласования личного текущего чекового счета, – постигли они это вне дома. Вирджи и Шефы не ездят навестить своих детей и поумиляться внуками. Они не заботливы и не изобретательны, напр., в смысле подарков или жестов любви. Они любящи, но не напоказ.

Так что же, во имя всего на свете, в них ценить? Ох, ну вот: Шефы и Вирджи не ссорятся – ни между собой, ни с другими. Они не критикуют, не брюзжат, не ноют, не умаляют, не похваляются, не блефуют, не третируют, не суетятся, не жульничают, не преувеличивают, не хвастают, не гоняются за тщетой и не тратят больше, чем зарабатывают. Они не ханжи и не скромники, с одной стороны, но и не склонны к излишествам – с другой. Они неизменно добродушны: Фенн почти не может представить себе, чтоб они не улыбались! Немыслимо, чтобы кто-то из них поступил хоть в чем-нибудь бесчестно или как-то иначе позорно – по крайней мере, в не-нуждающейся Америке[136]. Радиус их жизни мал: если не считать службы Шефа в Первой мировой и краткого медового месяца вскоре после, и то и другое, угадайте, в Лэнгли, Вирджиния, в те дни – база ВВС, – они редко покидали Восточное побережье Мэриленда, – однако ее корни уходят глубоко в суглинистую жизнь этих мест. И после пятидесяти пяти лет брака они все еще любят друг дружку – по-Тёрнеровски.

Пятьдесят пять лет! скорбит Сьюзен. Почему нам нельзя пятьдесят пять лет вместе?

Фенвик благодарит бога, что у нас будет то, что будет; Сью ж безутешна. И ста пятидесяти пяти лет хватит. Смертность: Иисусе! А потом исчезнуть без следа! По сути – как Манфред; даже больше как Гас… Иногда она думает, что уж лучше б нам прямо сейчас со всем этим покончить. Она тонет, тонет.

Шеф прикидывал, что мы уж скоро увидим, как вы из-за поворота выруливаете, сказала Вирджи, отвечая на объятье Сьюзен, пока Фенвик с отцом тоже обнимаются, по-Тёрнеровски. Какой бы сумасбродной Вирджи ни стала к своему последнему возрасту, женщина эта соображает достаточно, чтобы предпочесть охотные проявленья приязни Сьюзен сдержанности Мэрилин Марш, и бестактно, рассеянно сообщает об этом в присутствии Оррина. Даже в Кармен Б. Секлер – о ком Вирджи никогда не знала, что и думать, до того Кармен чужда всему, что присутствует в ее маленьком и однородном жизненном опыте, – она всегда чувствовала деятельную доброжелательность; никогда не забывает при виде Сьюзен «спросить за» ее мать, как делает это и сейчас, характерно забыв, что мы только направляемся в Балтимор, а не движемся из него.

Оба родителя Фенна глухи, слуховые аппараты им не очень помогают. Мы говорим, говорили, с ними громко: Прекрасно! Мы просто замечательно! У Кармен все отлично! Мириам, Бабуля Секлер, тут ле монд просто здорово! Нет, ни слова о Гасе! И о Манфреде ничего нового!

Клянусь, вздохнула Вирджи, запаливая себе свежий «Уинстон», королевский размер: бессмыслица какая-то. Тебе тоже так кажется? Фенн поцеловал усталое, усатое, упавшее материно лицо. Точно так же она вздыхала б из-за превратностей погоды. Означает ли это, что она не так остро ощущает потерю своего сына? Конечно же, нет: ущербность здесь скорее в ее репертуаре выражения, нежели в диапазоне чувства. Вместе с тем она бесспорно невосприимчива по природе своей, равно как и стоична по характеру; диапазон ее чувств не сравнится с тем же у Кармен, скажем, или у Сьюзен.

Весь экипаж обнят и поцелован, мы еще немного постояли, четырехсторонне оря любезности на поперечине пирса. Затем возобновилась морось. Сью пошла наверх к дому вместе с Вирджи, Шефом и Джули, а Фенвик и Оррин между тем закрепляют «Поки» на выходные дополнительными концами. После внесем наши матросские мешки и карибские подарки для всей компании. Швартуя судно, отец с сыном болтают: беременность, молекулярная биология, плаванье. Провести девять дней, куда там девять месяцев, вдали от лаборатории Оруноко было б немыслимо; интонацией своей, почтительной, но озадаченной, он дает понять, что считает отца своего отставником, ну, вроде. Но от чего? Как будто это он нежный родитель, которому, однако, не по себе, а его отец – неприкаянный ребенок, Оррин пожелал узнать, намерены ли мы занять те академические должности, о каких заикались минувшей осенью, или собираемся еще немного побыть в свободном полете, или как. Когда Фенн ответил, что мы б могли просто плавать и дальше, пока не стихнет ветер или не закончатся деньги, молодой человек нервно хмыкнул, тряхнул головой и произнес: Обалденно!

Дергая за шпринг, чтобы понимать, что слабины в нем довольно для прилива, но недостаточно, чтобы корпус обо что-нибудь стукался, Фенн спросил безучастно: Ну и как твоя мать, Оруноко?

Прекрасно. Прекрасно.

Вот и все на том – касаемо того. В доме Джули поглощена была своей беременностью: беседа велась об упражнениях Ламаза, о недавнейших предупрежденьях Управления питания и медикаментов, о разумно умеренной позиции ее акушерки касаемо эпизиотомии и вопросов местной анестезии. Отчего ж нет? Господи помоги им, они же переполнены этим опытом! И не будет ли это охренеть каким перебором, покажись им, что следовало бы пригасить свой энтузиазм вместе с нами? Но все равно язвило, жалило – особенно Сьюзен – слышать, как уже договариваются, что мать Джули прилетит из Чикаго, а Оррина – заскочит практически из соседнего дома