чашечками. Девки и бабы в красных ситцах то и дело подвертывались под оглобли проезжей телеги и неистово взвизгивали и отругивались.

Под монастырскими стенами хаос был непроглядный. По огромному широкому монастырскому нагорью народ поднимал гомон и колыхался волнами, как вздутое ветрами море.

Купцы развязывали возы и раскладывали товары, некоторые успели уже подвесить и низко приспустить с крышки лавок красные полинялые лоскутья кумача в ознаменование продажи здесь красного товара. Шла у них перебранка со своими приказчиками и соседями. Кое-где возились еще с досками, немилосердно стукая обухами топоров и молотами.

Сновали одиночками и, стоя артелями, кланялись и вытягивали просьбы жалобными голосами разные роды нищей братии.

Носили икону, грубо требуя посторониться. Везли на тележках калек: безногих и со сведенными руками, без носов, без ушей и без шапок.

После многих усилий, толчков, пинков и ругательств, с трудом удавалось достичь до святых врат, ведущих на монастырский двор, заметить перед вратами две часовни: одну направо, другую налево. Удалось видеть в самых воротах две лавки с литографическими видами монастыря, с деревянными и металлическими крестиками монашеского изделия, с четками и поминальными книжками, с фотографическими карточками архиерея и архимандрита, с бумажными и на дереве иконами преподобного соорудителя обители.

Грамотные могли разглядеть и прочесть над входными воротами начертанную крупными славянскими буквами под Всевидящим Оком надпись: «Се врата Господня - праведнии внидут в онь».

Глава III

Смолкал народ, выходя из ворот на монастырскую площадку, уложенную плитами. Через толстые стены базарный говор не проникал, и при этом быстром переходе и резком несходстве ярко выказывались благоговейная тишина и привычное рассчитанное уважение к святому месту.

Приготовление и расположение к молитве были слишком очевидны и понятны: собрались все слепо и беззаветно верующие, угнетенные и несчастные, бедные и скорбные, желающие успокоить душу и помолиться. Не только не лишними, но и очень кстати были тут, у самых святых ворот, на углу, сидячие слепцы, воспевающие о бренности жития и о трудности благочестивых подвигов, - слепцы, откупившие себе это бойкое место у монастырских властей целой артелью за двадцатирублевый вклад, и другие, сидящие у самой паперти, заплатившие еще дороже.

Группы ранее забравшихся богомольцев ходили по отпертым церквам, разглядывая иконы в иконостасах, и густой толпой, бесконечно длинным хвостом, тянулись к серебряной раке угодника, подле которой стоящий на возвышении «гробовой» монах неустанно поднимал правую руку и истово большим крестом благословлял каждого приподнявшего голову поклонника. Другой беспрестанно доставал чайной ложечкой масло из горевших перед ракой лампад и через маленькую воронку лил его в стеклянные пузырьки, которые передавали через головы и плечи богомольцы, торопясь опередить и предупредить друг друга. Иные шепотом перебранивались, а смирных баб толкали под бока и отпихивали. Попискивали грудные ребята, которым матери торопились влить в рот священного масла или помазать им глаза и уши.

Многие из богомольцев обступили соборные стены, вглядываясь в стенное писание, изображавшее Вселенские соборы, и гуще толпились там, где большая и высокая фигура Ария стояла перед Николаем Чудотворцем с приподнятой десницей. Другие группировались на монастырских расписных крытых переходах и папертях, рассматривая хождения души по мытарствам. Один читал не бойко, по складам, редко попадая в смысл, возвращался назад, неправильно произносил слова и речения, беспрестанно и зауряд ошибался в постановке ударений. Другие благоговейно слушали, временами крестились и глубоко вздыхали.

Успевшие насмотреться и наслушаться сидели по уголкам длинной паперти и в особенности у стен широкого монастырского двора и терпеливо ожидали благовеста; одни переобувались, сменяя правый лапоть левым; другие обувались в сапоги; третьи обертывали ноги в новые онучи.

Постукивая сапогами, хорошо подбитыми гвоздями, шатались взад и вперед молодые послушники с распущенными по плечам волосами: еще с утра архимандричий келейник принес к послушникам настоятельское благословение развязать косы, расчесать волосы, надеть праздничные подрясники и подпоясаться кожаными поясами.

Поскрипывая смазанными сапогами, время от времени переходили из келий в церкви монахи, в широких клобуках и с щеголеватыми четками, нарочно заготовляемыми и сберегаемыми на праздничное людное и парадное время.

Торжественно выступал, медленно размахивая руками в широких рукавах, заезжий гость - протодьякон. Расправляя плечи и выпячивая грудь, он басил товарищу и поддьякону и временами густо и громко откашливался.

Бегали взапуски «малые» архиерейские певчие, бросались щепой и камнями, после чего один дискант неудержимо завизжал. «Большие», собравшись в кучку, рассказывали товарищу по семинарии, монаху, как городской соперник их, содержатель вольной певческой артели, отпел богатого покойника, нарядивши певчими факельщиков, когда «большие» не пришли, и взял-таки четвертную бумажку.

Быстро семеня и дробя ногами, попарно прошли архимандричьи певчие в казенных шинельках; они толкали друг друга боками и плечами и шли в сопровождении чинно и солидно выступавших «больших», среди которых выдался длинный-предлинный бас и приземистая широкоплечая фигура октавы. Архиерейские городские певчие одеты были в подержанном и засаленном параде - в синих кафтанах с золотыми галунами и перекинутыми через плечи кистями и в широких черных поясах.

Глухо, но сильно ударил большой колокол, и зазвучал серебряным переливом его отголосок, словно шевелили в то время огромный мешок с серебром. Старинная колокольня толстыми стенами перехватила и задержала сильный вздох колокола, но сделала его достаточно торжественным и слышным очень издалека.

Весь базарный народ зашевелился переливной волной, скидал шапки и осенял себя крестным знамением. Сидевшие и переобувавшиеся быстро поднялись с мест и тоже крестились.

Долго катилось, медленно ослабевая, колокольное эхо, пока повторился второй удар, сильно замедленный по торжественному монастырскому обычаю.

Перед третьим архиерейские басы успели перемолвиться с товарищем.

- Благовестник-то у вас зело лют, не хуже нашего.

- Почем платили? - спрашивал другой.

- Тысяча пудов.

- «Борисович»?

- Борис Годунов прислал вкладом. Прописано это по колоколу-то. Да ныне не всякий может прочесть эти слова: писаны старинной вязью.

- Поберегаете? - басил первый, хвастливо и искусственно напрягая голос на низкие басовые тоны.

- Только в самые большие праздники клеплем. Похрипывать стал что-то.

- Надсадили.

- И медь звенящая - что глас человеческий.

Колокол ударил в третий раз и заглушил речь. После третьего удара опять замолчал он на некоторое время.

- На место этого полагается другой в 600 пудов: теперь в полиелейных, а по воскресеньям весь год орет большаком и ворчит чудесно, - слышно договаривал монах.

- Привезли его к нам в оно время неизвестные люди ночью; свалили у стены, так что никто и не слыхал, и уехали. Кто вклад делал - осталось...

Желаемое слово монах сказал уже про себя в то время, когда никто его расслышать не