Колокол гудел так, что вблизи, под колокольней, можно было чутко различать крепкий стук большого телепня в толстые и звонкие края «Борисовича». Звонари чувствовали, как ходнем ходила колокольня, потрясаясь от учащенных и сильных ударов двух человек разом. На колокольню, по обыкновению, набилось много народу, преимущественно ребят; «малые» архиерейские певчие были все тут, налицо. Они дрались и бранились с чужими.

Гулко гудел колокол и далеко разносил благовест по монастырской долине и полям. Верстах в 10-15 поднимал он стариков с печи для крестного осенения и молитвы и срывал у проезжающего через ту деревню почтового ямщика замечание, обращенное к почтальону:

- В монастыре ударили. Завтра у них большой-разбольшой праздник. А ярмарка такая, что нет ее веселей. Вот как бы не жизнь эта почтовая каторжная, сходил бы туда погулять. Несчастный я человек на сем свете!

Счастливые люди, добравшиеся до монастырских церквей, видели, как, опираясь на палку, со смиренно-задумчивым видом, прошел в собор архимандрит, против своего обыкновения, в алтарные двери, а не в западные, где прежде приготовлялась ему встреча и где он по-архиерейски облачался в мантию со скрижалями и входил с пением «Достойно». Видевший все это богомол, обгонявший по дороге странников, насмешливо улыбнулся. Не скрыли улыбки «большие» архиерейские певчие, которые поспешили занять правый клирос.

Благовест долго не прекращался. Оглушал он и рассыпался по горам, окрестностям по малому счету полчаса времени, пока не показалась на парадном крыльце келий седая постная фигура в черном клобуке, но светлой рясе, поддерживаемая под руки с обеих сторон дюжими молодцами. Начался звон «во вся» - во все колокола, сколько ни было их на длинной, в четыре отделения, колокольне. Начался тот звон, в котором мелкие колокола не попадают под тон и в такт с большими и выходит нескладица и неурядица, имеющая, впрочем, известную оригинальность так называемого ивановского (московского) звона, в отличие от согласного, очень поразительного и приятного ростовского звона.

Началась всенощная - торжественная, трехчасовая монастырская - самая любимая русским народом церковная служба, а на Вербное воскресенье, Рождество Христово, Св. Пасху и Воздвиженье ни с чем не сравнимая. Утреня как молебствие с восхвалениями Божиих деяний, исполненная разнообразными молитвенными возглашениями, совершенно понятна самому простому уму и потому в особенности охотно посещается.

Глава IV

Когда знакомый нам богомол вступил на святое крыльцо, паперть и соборная церковь были набиты битком: народ стоял непробивной стеной, которая только изредка колебалась. При этом крайние с трудом устаивали на ногах.

Колебалась народная масса оттого, что в то время происходило каждение церкви. Рослый дьякон с длиннейшей свечой в руках, намеренно, в общее удовольствие щеголял «посадкой и выходкой» и прокладывал путь. Богомольцы готовно и благоговейно уступали место и, кланяясь, оставляли для прохода дорогу, которая тотчас же и замыкалась, когда иеромонах с кадилом, в клобуке и ризе проследывал за дьяконом, поторапливаясь кадить и кланяться, и путался на ускоренном ходу в длинных полах своего подрясника.

Казалось, не было никакой возможности пробить народную стену и пробраться вперед. Однако опытные приемы брали свое. Втирая свое сухое правое плечо в промежутки чужих, рядом стоящих, опытный богомол завоевывал на вершок места. Приспуская левое, он нагибался и, быстро выпрямляясь, протискивался весь уже на целую четверть аршина, с тем искусством и ловкостью, которые оставляли его без упреков задних и противодействия передних.

То и другое началось только, как он, обольщенный и обнадеженный победой, злоупотребил локтями и начал поторапливаться к западным дверям. Для того он усердно втискивался и потряхивал при этом головой с длинными волосами. Не спасли и они.

В Божьем храме всякий чувствует себя равным всем и на своем месте, которое отнять никто не вправе и не в силе. Неравенство остается лишь за теми, кто пришел позже, а стало быть, обязан непременно оставаться назади. Пришедшие раньше и завоевавшие, и выстоявшие себе, несмотря на множество препятствий по распоряжениям клириков, переднее и удобное место, понятным образом ревнивы к нему, раздражительны на толчки и бранчливы на поползновения запоздалых и задних.

- Приходил бы раньше, стоял бы у самого иконостаса с певчими.

- Здесь места непокупные. Здесь все равны, будь ты хоть сам губернатор.

- Не торгуйся, пожалуйста.

- Я сам тебя так двину, что не вздохнешь и дома не скажешься!

Вот те всегда неизбежные замечания и восклицания, которые обязательны во всякой церковной тесноте и которые, конечно, всякий слыхал.

Стройными переливами, с передачей стихов с одного клироса на другой, разносился по церкви умилительный псалом «Благослови, душе моя, Господа».

Внезапно наступившая по его окончании тишина произвела на всех надлежащее впечатление, особенно внушительное, когда среди ее раздался звонкий серебристый бас дьякона, поместившегося на высоком амвоне и говорившего речисто и истово прошения сугубой эктении.

В это время богомол был уже победителем и, стоя в самых входных дверях, слегка усмехался счастливой улыбкой.

Теперь он достиг цели. Теперь он может услышать: будут ли петь «аллилуйя» на две эктении, или прямо запоют «блажен муж», и может увидеть, сойдутся ли «на Господи воззвах» для «Богородична» на «слава и ныне» оба певческих хора вместе, на солее против Царских дверей, или городские певчие не позволят себе смешаться с монастырскими, где в басах ни одного дьякона, а в городских все басы - дьяконского чина и даже один тенор - дьякон.

Осматривая опытными глазами поле битвы, богомол расчетливо не покидал места и доброго настроения духа, ласково ответив на вопрос соскучившегося соседа:

- Будет ли владыка и что он не выходит?

- Выйдет на литию, сюда к нам, в притвор, приготовьтесь.

И на вопрос старухи: «Который батюшка владыко-то: золотых-то шапок две вижу?» - отвечал: «Средний, выше всех стоит!» И успокоился на ответе по интересовавшему его вопросу о том, в омофоре выйдет на литию архиерей или просто в мантии?

- Просвети мир твой милостью и щедротами, возвесели род православных! - громко и речисто продолжал возглашать протодьякон в тяжелом, зеленого бархата стихаре, украшенном золотыми крестами с вышитым по спине золотом именем «апостол». Он стоял перед собором монахов в длинных мантиях, очень ловко ими оправленных, и впереди высокой свечи на высоком стоячем подсвечнике.

Сияло лицо богомола, чутко прислушивавшегося к раскатистым тонам светлого и чистого голоса дьякона и искренно наслаждавшегося его вибрациями. Они гулко отзывались под старинными расписными сводами древнего собора и уносились эхом в высокий купол, где в полусвете виделся образ творящего мир с благословляющею рукою Господа Саваофа.

Во всем храме царствовала