республики: интеграции в Запад, вопроса о разделении Германии, представительной демократии как формы правления, перевооружения, социальной рыночной экономики и основ социальной политики. Теперь же, когда граждане все больше воспринимали ФРГ как нечто независимое, постоянное, явно превосходящее представления о демократии канцлера Аденауэра, условия, лежащие в основе этих решений, подверглись критическому анализу – например, закрепленная государством концепция демократии, ориентация на устаревший моральный кодекс, авторитарный контроль над гражданами; и это уже не на привычных фронтах дебатов времен основания, а прежде всего в противостоянии между государством и интеллектуалами.

Особенно ясно это стало в отношениях между правительством и прессой. В 1950‑х годах правительство Аденауэра создало систему эффективного контроля над СМИ, которая позволяла независимые репортажи лишь в ограниченной мере. По словам медиаисторика Кристины фон Ходенберг, для журналистов негласное соглашение с правительством означало «одобрение широкой линии правительственной политики, ориентацию политических репортажей на образованную аудиторию, терпимость к националистическим и антикоммунистическим тонам и по возможности избегание щекотливого вопроса о нацистском прошлом»[19].

Примат государства над обществом и общественностью, доступ к информации о власти только при условии «хорошего поведения» были основой этой концепции журналистики без функции контроля, которая начиная с конца 1950‑х годов все больше игнорируется. Одной из важных причин этого была смена поколений, поскольку новые журналисты, пришедшие в редакции, никогда не писали в газетах при нацистах, а прошли профессиональную социализацию в послевоенный период. Ориентация на западные, особенно англосаксонские СМИ, которые с большим успехом выполняли роль четвертой власти в контроле над правительством, также сыграла свою роль. Если в первое десятилетие ФРГ критика и конфликт понимались преимущественно как элементы раскола и дезинтеграции общества и отвергались как возвращение ситуации последних лет Веймарской республики, то теперь, с конца 1950‑х годов, «критика эпохи» стала одной из новых ведущих концепций журналистики. В частности, на телевидении политические журналы, такие как «Панорама», «Репортаж» и «Вельтшпигель», передавали критические репортажи о политике и обществе, в которых не было ни запретных областей для освещения, ни сделки с правительством.

В конце 1950‑х годов в сфере науки также назревали интересные перемены. Хотя после 1945 года университеты остались практически неизменными в плане структуры и персонала, во многих дисциплинах ученые все больше интегрировались в международные, прежде всего англосаксонские, исследования; здесь также происходила смена поколений. С другой стороны, число ученых, вернувшихся в Западную Германию из изгнания после войны, было невелико, и большинство университетов не предпринимало никаких усилий для их привлечения. Но в некоторых областях и в некоторых местах так называемые реэмигранты сыграли важную роль и оказали значительное влияние на интеллектуальную жизнь, например Эрнст Френкель и Рихард Лёвенталь в недавно основанном Свободном университете в Западном Берлине или социологи Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер во вновь основанном Институте социальных исследований во Франкфурте. Собравшаяся там группа социологов рассматривала связь между капитализмом и фашизмом и угрозу буржуазной демократии, исходящую от правления старых элит, но в то же время дистанцировалась как от восточных государственных социалистических диктатур, так и от нового консюмеризма западных немцев, сочетая классическую критику массовой культуры эпохи модерна с марксистской социальной критикой. Помимо публикаций двух основателей, особое значение для формирующейся новой левой интеллигенции приобрели работы Людвига фон Фридебурга и Юргена Хабермаса. В отличие от Френкеля и Лёвенталя, отношение франкфуртцев к ФРГ долго оставалось двойственным. Они, как правило, занимали критическую или безразличную позицию по отношению к институционализированной демократии, как она развивалась с 1949 года, и призывали к более широкой демократизации не только государства, но и общества в целом. С другой стороны, либерально-консервативные интеллектуалы молодого поколения, например мюнстерская школа вокруг философа Йоахима Риттера, а также политологи, такие как Карл-Дитрих Брахер и Вильгельм Хеннис, преодолели насмешливо-презрительное отношение к демократии и плюрализму, унаследованное от своих учителей, и разработали интересные подходы в исследовании институционализации конфликта и влияния групп интересов[20].

Благодаря «Группе 47» уже в послевоенные годы сформировался круг литературных деятелей, чье критическое внимание все больше сосредотачивалось на условиях жизни в ФРГ. В 1959 году вышли романы Уве Йонсона «Догадки насчет Якоба», Гюнтера Грасса «Жестяной барабан» и Генриха Бёлля «Бильярд в половине десятого», в которых речь шла о разделении Германии, эпохе нацизма и ее последствиях. Все три книги стали очень влиятельными. «Группа 47», в которую некоторое время входили почти все выдающиеся немецкоязычные писатели, с годами становилась только заметнее и значимее. В годы после 1960 года она временно сформировала нечто вроде литературно-политической оппозиции в ФРГ с колоссальным влиянием[21].

Через два года после сборника под редакцией Вейрауха появился еще один том, в котором критически «подводились итоги» ситуации в ФРГ и теперь уже был представлен широкий спектр интеллектуалов всех направлений и дисциплин, которые будут определять критические дебаты по социальным вопросам в Западной Германии в последующие годы и десятилетия[22]. Наряду с некоторыми старшими, такими как Вольфганг Абендрот, Роберт Юнг или Александр Митчерлих, здесь выделялись прежде всего тридцатилетние, такие как Ральф Дарендорф и Ханс Магнус Энценсбергер, Хартмут фон Хентиг, Вальтер Йенс, Йоахим Кайзер, Фриц Раддац и Петер Рюмкорф; здесь также наметилась важная смена поколений.

Еще широко распространенная ориентация на нацию, народ и сильное государство, на власть и патриархальную структуру была особенно ярко выражена в возрастной группе, родившейся между началом века и Первой мировой войной. Они считались не только самым важным поколением сторонников нацистского режима, но и поколением, построившим ФРГ. Им противостояли те, кто родился около 1930 года, кто непосредственно пережил национал-социализм, но в конце войны был достаточно молод, чтобы переориентироваться политически. С начала 1960‑х годов они (часто очень молодыми) перешли на руководящие должности, которые процветающая ФРГ предлагала в изобилии и которые они сохраняли в течение десятилетий, в некоторых случаях до конца ХX века. Критика недостатков демократии, устаревших норм и ценностей, появившаяся в 1960‑х годах, исходила в основном от них и была связана с подчеркнуто трезвой и практической ориентацией. Их объединяло неприятие политического и интеллектуального наследия нацистского режима, но и ястребов холодной войны, а также в основном положительное, хотя и критическое отношение к западногерманской демократии[23].

Как отмечал социолог Ральф Дарендорф в своих влиятельных книгах «Общество и свобода» (1961) и «Общество и демократия в Германии» (1965), западногерманская модель общества характеризовалась отсутствием способности выносить конфликты, свойственные плюралистическому обществу: «Те, кто не любит конфликты, выражают тем самым важное предубеждение относительно представительных институтов. Но это предубеждение ощутимо во всех слоях германского общества. Вместо борьбы политических партий многие хотели бы видеть (мнимую) гармонию большой коалиции; широко распространено желание (по