изданиях. В частности, утверждалось, что кайзер Карл I договорился с Пуанкаре о том, чтобы ни при каких обстоятельствах не сообщать Германии о переговорах о сепаратном мире, начатых при посредничестве принца Сикста Бурбон-Пармского. Однако якобы из-за того, что ни граф Чернин, ни Клемансо о данном соглашении ничего не знали, этот вопрос и стал достоянием широкой общественности. При этом император Карл I, как и следовало ожидать, начал играть роль оскорбленной невинности и все отрицать, явно надеясь на то, что Пуанкаре быстро вмешается и положит конец неудобным откровенностям Клемансо.

Вслед за нечестностью по отношению к графу Чернину, которая переросла в намеренное и заведомо ложное клятвенное заверение, последовал целый ряд обманов, включая и попытку ввести меня в заблуждение путем ознакомления с содержанием отправленного затем послания германскому императору, которое в важных частях действительности не соответствовало. Таким образом, слова известного поэта Фридриха Шиллера о том, что проклятие злого дела заключается в том, что оно вновь и вновь рождает зло, нашли свое полное подтверждение.

При этом невольно возникает вопрос, почему религиозные каноны не смогли удержать молодого государя от недостойного правителя шага, который уже нельзя было оправдать политическими соображениями. И на него я, к сожалению, должен ответить, что благочестие императора было весьма условно. При этом едва ли нашелся бы человек, который более строго внешне соблюдал церковные обычаи, а также более смиренно преклонял колени, осеняя себя крестным знамением, и одновременно незаметно для всех проявлял столь великую скуку, как он. Поэтому его благочестие походило на взаимовыгодный договор, условия которого необходимо соблюдать.

Что же касается графа Чернина, то роль, которую он играл как министр иностранных дел, с самого начала выглядела весьма подозрительно. Ведь всем было известно, что он знал о связях своего императора с пармскими принцами и полностью поддерживал его идею использовать Сикста Бурбон-Пармского в качестве договорного лица с французами. А если учесть тот странный факт, что братья императрицы служили в армии врагов, то в стремлении вступить через них в конфиденциальные переговоры с противником ничего плохого он явно не усматривал. Ведь в истории известно немало примеров, когда подобные усилия приводили к лучшим результатам, чем открытое высказывание мирных предложений, которое можно легко использовать для обвинения в слабости.

В этой связи было трудно не предположить, что граф Чернин, как ответственный министр иностранных дел, досконально знал содержание директив, переданных в Париж пармскому принцу, а следовательно, как и его венценосный господин, сознательно грешил против истины. То же обстоятельство, что его тоже ввели в заблуждение, так как он безоговорочно верил в торжественные заверения своего императора и что в силу этого, не видя лжи, делал соответствующие официальные заявления, выяснилось только позже. Поэтому я без колебаний признаю, что поступал в отношении графа Чернина несправедливо, и благодарен ему за предоставленную возможность вынести о нем правильное суждение – он был обманут точно так же, как и все мы, и, без сомнения, действовал исходя из лучших побуждений. Ведь в здравом уме утверждать, что при тех сложившихся обстоятельствах император испытывал особое доверие своему отправляемому им в отставку министру, никто не будет. К тому же императрица приветствовала его уход как спасение от всех бед.

Граф Чернин был для императора так же неудобен, как Тиса или фон Гетцендорф. Ценивший себя весьма высоко, он обходился со своим молодым монархом несколько пренебрежительно. Тон переписки Чернина с кайзером совершенно не соответствовал тому духу подобострастности, который соблюдался при императорском дворе как неотъемлемая часть принятого там испанского церемониала.

Афера с переданным французам Сикстом Бурбон-Пармским письмом нанесла по казавшейся до той поры незыблемой монархии в Австрии первый сильный удар, имевший, в частности, наиболее устойчивый эффект среди альпийского немецкоговорящего населения. Даже слова благодарности, сказанные императором 25 мая в адрес представленной ему премьер-министром Зайдлером делегации альпийских народных посланников, не смогли развеять сгустившиеся там тучи. Поэтому только что описанные пасхальные события во многом стали причиной того, что полгода спустя революция одним ледяным порывом ветра снесла с лица земли столь достойный уважения трон Габсбургов.

Я не могу закончить этот раздел, не вспомнив о произошедшей тогда кадровой перестановке в окружении императора почти одновременно с назначением Хуньяди обер-гофмейстером, а именно об отставке генерал-адъютанта и начальника Имперской военной канцелярии генерала фон Мартерера.

Мартерер умер в январе 1919 года. Как говорится, «о мертвых ничего, кроме хорошего». Тем не менее считаю своим долгом перед ныне живущими указать на пагубное влияние, которое, будучи у власти, оказал на императора этот человек, страдавший тяжелым заболеванием спинного мозга. Мартерер просто не понимал, какую трудную задачу возложил на него молодой правитель. Он являлся исключительно «послушным солдатом» по отношению к своему августейшему господину, считавшим своим призванием только беспрекословно выполнять высочайшие приказы, хотя зачастую они и отдавались под влиянием сиюминутного порыва.

Таким подходом к исполнению служебного долга Мартерер оказал своему императору поистине самую плохую услугу. Ведь это способствовало укреплению у последнего чувства вседозволенности и всезнания, которое наносило вред в первую очередь самому носителю короны. Тем не менее Мартерер издавал «по высочайшему повелению» такие приказы, которые императора только компрометировали.

Конечно, Мартерер был преисполнен служебного рвения и предан своему господину до самопожертвования. Однако изданный молодым императором вскоре после его восшествия на престол указ о назначении вместо мудрого и опытного барона Больфраса такого недальновидного человека, как Мартерер[88], явился одним из самых неудачных.

Битва при Пьяве

Июнь 1918 года

На совещаниях, проходивших в Спа 12–13 мая 1918 года, были обсуждены и ближайшие военные планы двух армейских командований. При этом фон Штрауссенбург сообщил, что в первой половине июня он планирует начать наступление в районе между реками Брента и Пьяве. Гинденбург же и Людендорф это намерение одобрили, так как надеялись, что наступление в Италии, как и осенью 1917 года, облегчит положение войск на Западном фронте, где в то время готовилось второе крупное немецкое наступление (началось 27 мая).

К сожалению, Австрия не стала исполнять обговоренное в Спа решение, которое в случае претворения его в жизнь значительными силами, возможно, привело бы к серьезному успеху. Дело заключалось в том, что, пока в Спа шло обсуждение дальнейших действий, командовавший группой армий в Тироле фельдмаршал фон Гетцендорф разработал свой план операции, основанный на его любимой идее – наступлении через плато Азиаго. Со своей стороны император посчитал, что нельзя игнорировать предложения столь авторитетного маршала, и вызвал его в Баден. Там фон Гетцендорф поделился своими мыслями с Верховным главнокомандующим и