Поскольку события, связанные с аферой в отношении письма, переданного французам Сикстом Бурбон-Пармским, происходили на глазах у общественности, мне было предписано принять активное участие в ее расследовании, что дало мне возможность получить довольно полное о ней представление, чего я предпочел бы избежать.

С первых же заявлений Клемансо я смог создать у Верховного командования и у австрийских чиновников, с которыми мне пришлось встречаться, впечатление о том, что словам французского премьер-министра стоит доверять гораздо больше, чем императора Австро-Венгрии.

Когда в Бадене ознакомились с текстом упомянутого выше письма, то он произвел на всех поистине удручающее впечатление. Создалось мнение, что молодой император запутался в паутине собственной лжи.

В тот памятный день генерал-полковник фон Штрауссенбург пришел ко мне в кабинет очень рано и сообщил, что после разоблачений Клемансо кайзер Карл I еще на вокзале отменил планировавшуюся им поездку на фронт. А затем глубоко тронувшим меня голосом фон Штрауссенбург сказал примерно следующее: «Я едва осмеливаюсь посмотреть вам в глаза; но верность нашему боевому товариществу и сложившаяся между нами личная дружба побуждают меня высказаться. Я чувствую себя в настоящее время чрезвычайно неловко, но прошу Вас в связи с открывшимися обстоятельствами учесть молодость и неопытность императора, то влияние, которому он подвергается, его стремление любой ценой достичь мира, а также его злополучную склонность к совершению непродуманных поступков, когда происходит что-то непонятное. Не судите о нем слишком строго, хотя и прощать такое нельзя. Поэтому я очень прошу Вас передать мое глубочайшее сожаление и переживания по поводу случившегося господину генерал-фельдмаршалу фон Гинденбургу и генералу Людендорфу. Тем не менее я убежден, что император вскоре Вас вызовет и попросит передать соответствующие разъяснения Вашему монарху».

Другие офицеры австро-венгерского Главного командования последовали примеру своего шефа и, сгорая от стыда, выразили мне слова своего глубочайшего сожаления по поводу непростительного инцидента.

На следующий же день император Карл I действительно пригласил меня к себе и принял в саду. Он сильно нервничал и выглядел очень бледным1, но тем не менее произнес: «Вы знаете, что пользуетесь моим полным доверием. Но я хочу продемонстрировать Вам новое доказательство этого и даю прочитать черновик моего одиозного послания.

1 Позднее фон Штрауссенбург рассказал мне, что в тот вечер, когда содержание письма, переданного французам Сикстом Бурбон-Пармским, стало известно и кайзер отменил намечавшуюся ранее поездку, его очень обеспокоило состояние императора и он начал даже опасаться, что тот с собой что-нибудь сделает. Поэтому и провел всю ночь поблизости от виллы, в которой император остановился на ночь. {Примеч. авт.)

Ознакомьтесь с ним внимательно, а затем выскажите свое мнение».

С этими словами император протянул мне несколько небольших исписанных чернилами листков бумаги и удалился. Тогда я принялся внимательно изучать их содержание, изложенное на превосходном французском языке. К сожалению, у меня не было с собой текста заявления Клемансо, но я смог заметить, что общие фразы, а также фразы, касавшиеся Бельгии, не сильно отличались от прежних запутанных формулировок. Фраза же об Эльзасе и Лотарингии вообще почти в точности повторяла слова, переданные Венским телеграфным бюро: «Император будет рад приложить все усилия по поддержанию претензий Франции на Эльзас и Лотарингию, если эти претензии справедливы. Но они таковыми не являются».

Не успел я закончить чтение, как император появился вновь и поинтересовался моим мнением по поводу написанного. Я же смог, естественно, только констатировать соответствие прочитанных мною строк тексту опровержения, сделанного министерством иностранных дел.

Тогда император спросил:

– Вы внимательно прочитали то, что я написал относительно Эльзаса и Лотарингии?

Я ответил утвердительно, а кайзер очень резко высказался в отношении Клемансо, заявив, что тот хочет обелить себя и замылить тот факт, что в свое время скрыл от президента письмо, призывавшее к миру.

– Вы знаете, – сказал монарх, – как я горю желанием вернуть мир своим народам. Ведь Австро-Венгрия действительно в нем нуждается. И нуждается даже гораздо больше, чем Германия. Мое стремление было искренним и добрым. Но, возможно, мне следовало сообщить вашему императору о своем письме. Однако он знает, что я переписываюсь со своими шуринами. Известно ему и о неоднократных предложениях Франции. Поэтому я и не сказал ему ничего конкретно об этом письме. Ведь оно носило чисто личный характер и предназначалось только для придания канвы в разговоре моего шурина. Никакого официального предложения по заключению мирного договора, как это пытается изобразить Клемансо, письмо, конечно, не содержало.

– А теперь я попрошу вас, – продолжил кайзер, – поехать к своему императору, рассказать ему, как обстоят дела, и урегулировать этот прискорбный вопрос. У меня самого возникло сильное желание немедленно посетить вашего императора и лично поведать ему обо всем. Однако в настоящее время сделать это я просто не в состоянии. На меня обрушилось столько событий, что я вынужден уехать на несколько дней на отдых в Райхенау, чтобы там в тиши и спокойствии прийти в себя. К тому же мне пришлось расстаться с Чернином, который во всем и виноват. Как он мог произнести такую речь, хорошо зная, что связь с Францией через моих шуринов существует! Сам все затеял, а теперь занервничал и довел меня чуть ли не до судорог. Короче говоря, я увидел, что этот человек больше не годится для управления сложной государственной машиной. Вот я его и уволил.

Пожалуйста, сообщите об этом вашему императору, чтобы он узнал обо всем от меня, а не из газет. И скажите, что с преемником Чернина я еще окончательно не определился. Сначала мне пришел на ум посол в Константинополе маркграф Иоганн фон Паллавичини. Но он уже слишком стар и мало знаком с текущими здесь делами. Подумывал я и о графе Альберте фон Менсдорф-Пули-Дитрихштейне, но многим он не нравится. На примете у меня еще Адам Тарновский фон Тарнов, а также посол в Берлине принц Готтфрид цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрст. Но, как уже говорилось, к окончательному выводу я еще не пришел.

Я перевел разговор на графа Тису, на что император заметил:

– Я тоже о нем думал. Но он венгр, а поскольку Буриан фон Райец тоже является венгром, то согласно конституции ему, как министру финансов обеих частей государства, пришлось бы подать в отставку. К тому же мне хорошо известно, что Тиса многим австрийцам не нравится.

На прощание кайзер пожал мне руку и повторил:

– Вы знаете, как я вам доверяю. До сих пор вы прекрасно справлялись со своими обязанностями, и я вам за это сердечно благодарен. Постарайтесь