поддержки смогла продвинуться по возвышенностям восточнее Бренты вплоть до северных окраин Бассано-дель-Граппа, но была внезапно обстреляна с фланга не потревоженными австрийскими пушками итальянскими артиллерийскими батареями и частично уничтожена. Поэтому данная дивизия явилась первой из тех, кто в октябре отказался вернуться в горнило боевых действий. И вообще описанные выше события оказали свое воздействие на все войска. В течение нескольких недель после битвы при Пьяве я получил от солдат австро-венгерской армии целый ряд неподписанных и не поддающихся описанию писем, содержавших горькие упреки в адрес командования и в недостаточной подготовке наступления.

Сколько раз, находясь в то время в войсках и штабах, а также в ставке Верховного командования, мне приходилось слышать мнение, что присутствие на полях сражений при Пьяве двух немецких дивизий могло бы гарантировать успех всей операции. Требование же передать командование немецкой стороне вообще было всеобщим. При этом командовавший корпусом и раненный в битве при Пьяве генерал принц Шенбург-Хартенштейн в откровенной памятной записке кайзеру Карлу I потребовал начать формирование соединений по смешанному национальному признаку, что так хорошо зарекомендовало себя на Восточном фронте.

Жертвой провала июньского наступления из всего высшего командного состава пал один только фельдмаршал фон Гетцендорф. Непосредственно перед открытием Австрийского имперского совета в середине июля его вызвали из Больцано в Эккартсау, где император поведал ему, что рад удовлетворить неоднократные просьбы фельдмаршала об уходе в отставку. Фон Гетцендорф был удостоен чрезвычайно лестного для подданных рукопожатия, возведен в графское достоинство и назначен «полковником всех гвардейцев».

Между прочим, граф Конрад фон Гетцендорф и в самом деле в исходе июньского наступления был не столь уж невиновен. Ведь влияние, которое он оказал на выработку плана операции, косвенно и привело к его провалу. Полет фантазии, коей фон Гетцендорф придерживался в своих предложениях императору, вновь отчетливо продемонстрировал то состояние ума, которое в равной степени являлось как его сильной стороной, так и слабостью. Он, как всегда, оказался мастером в «стратегическом проектировании» и определении великих целей, но гладко воплотить свои идеи в жизнь не смог. И данный недостаток, естественно, неблагоприятно сказался на работе такого сложного механизма, каким были австро-венгерские вооруженные силы.

Как гласит немецкая пословица, «где много света, там и тени много».

Тем не менее в старой австро-венгерской армии почти не было такого человека, который бы без глубочайшего потрясения воспринял отставку фельдмаршала. Ведь он на самом деле являлся самым выдающимся солдатом, порожденным своим отечеством в XX веке, которого к тому же поистине постигла та же судьба, что и Австрию[93].

Обвинение в том, что ответственность за катастрофу на юго-западе лежала только на одном фон Гетцендорфе, являлось не только недальновидным, но и несправедливым. Уверен, что история вынесет по данному вопросу совсем иной вердикт. И прежде всего, спросит, почему столь крупные военачальники, а именно фон Штрауссенбург и фон Вальдштеттен, взялись за выполнение задачи, в осуществление которой они до конца не верили, и вопреки своему лучшему пониманию обстановки согласились с компромиссом, на который пошел император под влиянием фон Гетцендорфа?

Позднее фон Вальдштеттен неоднократно чувствовал необходимость высказаться передо мной по этому поводу. Дескать, он с самого начала был категорически против плана фон Гетцендорфа, но, как у человека более молодого, у него не хватило духу решительно выступить против знаменитого учителя армии. С другой стороны, отказ от изложения своего мнения не побудил его подать прошение об отставке, поскольку это противоречило его солдатским убеждениям, так как он считал своим долгом оставаться на занимаемом посту.

С таким мнением согласиться я не мог. Ведь фон Вальдштеттен своими замечаниями, даже при своем отношении к императору, был способен изменить ситуацию к лучшему. Поэтому его долг заключался в том, чтобы бросить на амбразуру весь свой авторитет. И если бы это не помогло, то он должен был не брать под козырек, как обыкновенный командир роты, а сделать соответствующие выводы, так как командующий многомиллионной армией может правильно организовать крупную военную операцию в соответствии с поставленными целями только тогда, когда всем сердцем верит в успех. Однако последнее в отношении участия фон Вальдштеттена в подготовке июньского наступления 1918 года сказать нельзя.

То же самое, только в еще большей степени, относится и к фон Штрауссенбургу, который прекрасно осознал это сразу же после сражения. В последующие месяцы он неоднократно просил императора об отставке. Причем первый раз сразу после катастрофы, второй раз несколько недель спустя, когда в хлынувшем потоке анонимных и неанонимных писем общественность стала обвинять именно его во всех армейских неудачах, а в третий раз после дебатов с принцем фон Шенбург-Хартенштейном в присутствии фельдмаршала фон Бороевича. Однако император ни в одном из трех случаев не удовлетворил просьбу генерала.

Такое я мог понять. Ведь императору импонировала манера поведения его начальника Генерального штаба. Причем, хотя фон Штрауссенбург и был совершенно искренен по отношению к императору, его искренность отличалась от честности фон Гетцендорфа или Тисы. Возможно, он и говорил то, что лежало у него на сердце, но критиковать мнение своего кайзера не решался. Он не был достаточно жестким человеком, чтобы настаивать на своем. Императору достаточно было нахмурить брови, чтобы тот замолк и без крайней необходимости вопрос больше не поднимал. И если фон Гетцендорф видел в правителе юношу, нуждавшегося в поучениях и наставлениях[94], то фон Штрауссенбург постоянно повторял, что император, каким бы он ни являлся, все же был его начальником, которому надлежало подчиняться. Порой просто поражало, в каких мельчайших деталях он ссылался на решения Верховного главнокомандующего. При этом кайзер весьма благосклонно относился к подобному поведению фон Штрауссенбурга и поэтому отставку ему не давал.

Июньская битва 1918 года оказала огромное негативное воздействие на внутреннее положение Дунайской монархии и в целом на всю военную обстановку не только из-за постигшей австро-венгерские вооруженные силы неудачи, но и в не меньшей степени из-за тех потерь, которые они понесли, – по меньшей мере 150 000 убитых, раненых и попавших в плен. В частности, венгерский парламент перед лицом общественности метал гром и молнии в адрес командования. Причем призывы партии 48-х к созданию собственной венгерской армии, которая более не будет становиться жертвой произвола «бессовестных австрийских генералов», находили живой отклик во всех слоях венгерского общества.

Тем не менее в австрийской палате депутатов удалось сделать трехдневные слушания по вопросу битвы при Пьяве закрытыми. Однако выступавшие от всех партий и народов не стеснялись в выражениях, в том числе в адрес императора и особенно императрицы, которую открыто называли предательницей и соглашателем, пошедшим на поводу