Я дернул очередную дверь.

Нам открылась горбатая, мощенная грубым булыжником улочка. Здесь стояли глинобитные дома с соломенными крышами. Вдоль цоколей единым налетом лежали объедки, очистки, обломки. Квартал бедняков.

– Улица Горнатора, – прошептал Теор. – Здесь мы жили, когда… Когда отец совсем опустился, нам пришлось сюда перебраться. И здесь я его убил.

– Найдем дом, в котором все случилось. – Я переступил через деревянный порог и поплелся вниз по брусчатке.

В этот раз Теор меня не остановил.

Над нами стелилось чистое летнее небо. Несмотря на грязь квартала, воздух показался на удивление свежим, приятным. Я отчасти приободрился. Подумал, что смогу найти какие-нибудь зацепки на том месте, где погиб Илиус. Странно, что мы не оказались здесь раньше, ведь для Теора это место было знаковым.

На тесных верандах сидели бедняки. Наличники растрескались и были наспех замазаны глиной. Оконные проемы зашторены лоскутами вретищ или задраены досками. В домах получше окна были затянуты желчными пузырями мягконосов, пластинами серебристой слюды или дубленой кожей.

Чувствуя, как подо мной прогибаются гнилые доски, я поднялся на одну из веранд. Толкнул дверь. За ней открылся мрак, как это было в сумеречном доме Эрина.

– Почему там пусто? – спросил я, указывая в непроглядную черноту.

– Я там не был. – Теор остановился за моей спиной. – Не помню этих помещений. Не забывайте, этот мир ненастоящий. Он соткан из моих воспоминаний и представлений. Вы можете путешествовать по нему – покинуть пределы моего Матриандира, но вскоре поймете, что всюду стоит мрачная завеса. Этот мир ограничен, и он не развивается. Но бывает и так, что темнота обрастает моим воображением. Я упрощаю, искажаю то, чего не знаю. Такие выдуманные места – самые липкие, тягучие. Они хуже зыбучих песков Медвежьего зева в Западных горах. Углубившись в вымышленные воспоминания, можешь уже не выйти на твердую почву настоящей памяти. А значит, утонешь в себе.

– Твердую почву? Здесь все – зыбучий песок…

– Может быть. Но отсюда, с поверхности живых воспоминаний, уйти легко. Пока не погрузился глубже, ничто не помешает вернуться в ратушу.

– Насколько глубоко здесь можно опуститься в себя?

– Не знаю. Никто не знает. Да и… сомневаюсь, что из глубин вообще возвращаются. Забывают о настоящем мире. А вернуться можно только к тому, о чем помнишь.

– Так появляются ниады?

– Возможно… Один рыскарь рассказывал, что лигуров, подобных тому, каким воспользовался Нитос, известно по меньшей мере три. И книжники исследовали сознание человека еще в Мактдобуре. Не знаю, правда это или только домыслы. Обычно все, связанное с книжниками Оридора и Мактдобура, хранится в тайне… Но рыскарь утверждал, что следующая глубина после вымышленных воспоминаний – это мир простых образов. Тысячи оттенков и фигур. Квадраты, треугольники, запахи, звуки, цвета. Все то, из чего складывается наше восприятие. Ты заперт среди них, но не чувствуешь себя пленником. Наоборот, веришь, что твоя свобода только начинается. И желаешь одного – погрузиться еще глубже. Потому что глубже открывается бездна. И в этой бездне лежит зерно Акмеона, от которого прорастает наша сущность. И чувство там лишь одно. Оно объединяет и заменяет все остальные. Больше никаких образов, никаких воспоминаний и фантазий. Ни света, ни тьмы. Ни холода, ни тепла. Только это чувство.

– Какое?

– Одиночество. Одиночество того, кто отправился странствовать в бесконечные глубины мироздания. Того, кто создал нас, чтобы забыться, а теперь ждет пробуждения.

– «Бог-странник. Бог-мытарь. Его окружала пустота. И пустота была Акмеон», – вспомнил я слова Пилнгара. – Ты в это веришь?

– Сомневаюсь, что сон и пробуждение Акмеона зависят от моей веры.

Теор не добавил ни слова, никак не пояснил сказанного, а я не стал его донимать другими вопросами.

Мы шли вниз по улице и все чаще замечали мертвенную темноту в окнах, ямах, в переходах на соседние улицы.

Я попробовал заговорить с проходившей рядом женщиной, но она замерла. Ее глаза потемнели, одежда и лицо обесцветились.

– Не надо. – Теор положил мне руку на плечо. – Этот мир хрупок.

Когда мы отошли от женщины, она постепенно оживилась, ободрилась и пошла дальше – скрылась в одном из пустых, забытых Теором переулков.

Все это напомнило мне, как вели себя сумеречные видения в доме Эрина.

– Думаешь, лигуры связаны? – спросил я, когда мы пошли дальше.

– О чем вы?

– Да так… Не обращай внимания.

Я остановился возле фруктовой телеги. Здесь все успело подернуться гнилью, мягкостью, но я чувствовал, что голоден, и согласен был даже на такую пищу. Отобрал себе яблоко. Укусил. Кислый неприятный вкус. Проглотил и будто съел воздух; в этом глотке не было ни тяжести, ни твердости.

– Попробуйте. – Теор бросил мне увядший циустин.

Раскрыв его, я облизнул мякоть.

– Безвкусный.

– Да, – слабо улыбнулся Теор. – Я их редко ел. Совсем не помню вкуса. Идемте, мы близко. Думаете… Думаете, я там встречу отца?

– Не знаю.

С каждым домом улица становилась все более грязной. Жгучий, едкий запах. Протухшие фрукты, заплесневевшие корки хлеба, ржавые гвозди, обломки досок, битая слюда – все это было разбросано по старой, волнистой дороге. По каналам вдоль брусчатки текли сточные воды. Брусчатка вскрывалась, будто гнойный нарыв, – получались небольшие гроты, в которых находили приют крысы и прочая живность.

Над нами, от одного окна к другому, тянулись бельевые растяжки. На облупившихся балконах стояли кадки с чахлыми деревцами.

– В комнату Нитоса нужно приходить тем, кто не может разобраться в себе, – прошептал я. – Тут видишь себя изнутри. У каждого – своя память об одних и тех же местах и событиях. Вопрос в том, что именно ты запомнил: тень или солнечный свет.

– Может быть. Но внутри все слишком запутанно. Воспоминания перемешаны с надеждами, иллюзиями. Видите ту девочку? – Теор указал в окна одного из домов.

Поискав взглядом, я увидел малышку в желтом платьице. За нею зияла чернота.

– Не помню, как ее звали, но уверен, что она жила с нами по соседству, когда я был совсем маленьким, то есть в другом квартале. Сомневаюсь, что ее хоть раз занесло сюда, на улицу Горнатора, да и здесь она, как видите, маленькая – такая, какой запомнилась мне там, в другом квартале. Это обман. Сознание лжет мне. Смешало два разных воспоминания. И хорошо, что сейчас я могу это почувствовать. Могу отличить подлинное от иллюзорного. А сколько здесь других деталей, искусственность которых я не могу разглядеть? Нет… Заглянув в прошлое, в себе не разберешься, а только запутаешься. Лучше думать о том, что тебя окружает в настоящем. Можно быть уверенным только в тех чувствах, которые испытываешь сейчас.