— «Глубоко за полночь завершилось растянувшееся на два дня слушание по делу «глостерского короля» Уильяма Мортона, — зазвучал голос Томаса Уивера. — Присяжные трижды отправлялись на совещание, пока наконец не сошлись, безусловно, в неожиданном для большинства неравнодушных англичан мнении: «Виновен!»

— Это мистер Рид постарался! — едва не подпрыгивая на месте, возвестила Эмили. — Это все его заслуга! Это он убедил судью и присяжных в злодеяниях Мортона! А все говорили, что Мортону ничего не грозит! Что с его деньгами и связями он выиграет даже у небесной канцелярии! Что весь этот процесс — сплошное надувательство! Что никто не посадит самого Уильяма Мортона! А мистер Рид смог! Он величайший барристер на свете!

Томас Уивер улыбнулся, но Эмили дождалась, чтобы и остальные согласились с этим утверждением, и лишь потом уселась в свободное кресло, позволив отцу продолжить чтение.

Видно было, что статья писалась впопыхах, за пару часов, лишь бы успеть опубликовать сенсацию в утреннем номере. В последующие дни в печатных изданиях наверняка появится больше информации об этом деле, но и тех скудных крох, что с видимым удовольствием прочел отец, хватило для того, чтобы понять, сколь грандиозную работу проделал мистер Рид и как ему обязаны все те, кто безвинно пострадал на фабриках Мортона.

Элизабет слушала и поражалась. Мистер Рид не побрезговал общением с низшими слоями населения. Он не поскупился на доктора для главного свидетеля. Он не пожалел гордости, чтобы заставигь отца Джозефа встать на свою сторону. Он, наконец, вложил всю душу в это дело, и пусть не ему, выступавшему как свидетелю, пришлось произнести речь прокурора, но написана та, вне всякого сомнения, была его рукой, и даже «Таймс», вынесшие заключительные слова в заголовок, это признали.

— «И если человеческая жизнь стала разменной монетой, быть может, стоит свергнуть идола и обратить свой взор на истинного бога?» — торжественно повторил их Томас Уивер, и в гостиной на долгое время воцарилась какая-то благоговейная тишина.

— Удивительный человек мистер Рид, — первой заговорила Черити. — С таким участием отнестись к судьбам чужих людей — простых рабочих, до которых даже государству нет никакого дела, хотя именно на их труде строится его слава и богатство, — это дорогого стоит. И мы можем гордиться, что водим близкое знакомство со столь порядочным и неравнодушным джентльменом.

Элизабет резануло слово «порядочный», и она непроизвольно взглянула на Ребекку. Однако на лице той читалось лишь восхищение и абсолютное согласие со словами миссис Уивер. Элизабет покачала головой: она не в состоянии была понять, как можно простить даже любимому — особенно любимому! — подобное предательство. Он же посватался к другой, нарушив данное Ребекке слово! Или она не знала об его низком поступке? В их семье не распространялись об этом событии, что с учетом несостоявшегося согласия Элизабет было единственно верным решением, а мистер Рид, не получивший ответа, тоже мог не делиться собственной неудачей. А потому Ребекка, вероятно, была расстроена лишь чересчур затянувшейся помолвкой и известия о возлюбленном встречала с понятной радостью.

— Хочется надеяться, что дело Мортона хоть немного собьет спесь с этих промышленников и заставит их пересмотреть отношение к собственным работникам, — угрюмо заметил Томас Уивер. — Эти несчастные нищие горожане вынуждены отдавать свое здоровье, а то и жизни на благо хозяина, не имея возможности хоть как-то улучшить свое существование. Забастовки безжалостно подавляются.

Зарплата лишь падает. Условия труда нормальному человеку не приснятся и в страшном сне. Я не назову себя идеальным землевладельцем, но мне и в голову не приходило заставлять детей арендаторов пахать от зари до зари, а их самих — отдавать мне девяносто восемь процентов урожая! Не говоря уже о том, чтобы применять физическую расправу за нерадивость или выкидывать с земли за косой взгляд!

— Вы заботливый хозяин, Томас, и глубоко порядочный человек! — улыбнулась Черити с такой гордостью, что и отец просиял, и Элизабет, забыв о собственном разбитом сердце, испытала радостную надежду на то, что он наконец оценил молодую жену по достоинству и, быть может, даже начал испытывать к ней нежные чувства.

Наибольшую пользу поездка на море принесла, как ни странно, чете Уиверов.

Она позволила им наконец быть вместе целыми днями, а не выкраивать по несколько часов, как это было в Ноблхосе. Они с удовольствием гуляли вдвоем по зеленым улочкам Торквея, отдыхали в соседних шезлонгах на песчаных пляжах, отправлялись верхом на поиски самых красивых местных пейзажей и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Кажется, для Томаса Уивера стало приятной неожиданностью открыть в Черити интересную собеседницу, а миссис Уивер, со своей стороны, обнаружила, что супругу отнюдь не чужд романтизм и свойственный юности задор. Спустя две недели пребывания в Торквее они настолько прониклись друг другом, что уже невозможно было представить их поодиночке, и очень не хотелось возвращаться назад, к делам, к привычной скучной жизни и к старым знакомым, к которым теперь относился и мистер Рид.

Элизабет, искренне радуясь за отца и Черити, предлагала им задержаться в Торквее до конца сезона, но Эмили, которой неожиданно пришло в голову, что она хочет устроить на свое пятнадцатилетие пикник, встала за возвращение стеной, утверждая, что просто обязана разделить свой праздник со всеми близкими ей людьми. Элизабет хотела бы надеяться, что мистер Рид к ним не относится, но понимала, что тем самым лишь пытается обмануть себя. Мистер Рид стал в глазах ее семьи настоящим героем, и Элизабет не собиралась развенчивать его славу. To, как он поступил с ней и Ребеккой, касалось лишь их троих и не должно было причинять неприятностей ее семье.

Итак, ей предстояла самая скорая встреча с мистером Ридом, и Элизабет пообещала себе выдержать ее с честью. Никто не услышит от нее неласкового слова в его адрес: Элизабет будет спокойна и приветлива, как и со всеми остальными. Постарается, конечно, как можно реже вступать с ним в разговоры, но, если уж миновать их не удастся, то она сумеет избежать острых углов и ни единой интонацией не испортит сестре праздник. Уж Эмили-то с ее любовью ко всему свету и самой теплой привязанностью к Элизабет меньше всех заслуживала подобной несправедливости. Ее мир покуда оставался выкрашен в розовые цвета, и Элизабет всей душой желала ей подольше не знать настоящей жизни. С ее болью и разочарованиями.

Поскольку беседа опять вернулась к восхищению заслугами Энтони Рида, Элизабет испросила позволения прогуляться. Озабоченная ее бледностью Черити тут же предложила составить падчерице компанию, но Элизабет совсем не хотела отрывать ее от отца, а кроме того, чувствовала потребность остаться в одиночестве. Из-за небольших размеров коттеджа им с Эмили пришлось делить одну спальню на двоих, и Элизабет не имела возможности выплакаться, лишь судорожно давя подступающие по ночам слезы и обещая себе найти силы, чтобы навсегда освободиться от мистера Рида.

Но каждое ее обещание так и оставалось невыполненным. Воспоминания об Энтони Риде преследовали ее повсюду. Вот небо затянули темные тучи — и услужливая память тут же нарисовала черный сюртук, жаркий костер и первое прикосновение губ мистера Рида к ее руке. Вот на дороге попался засохший кустарник — и перед мысленным взором уже возникла послушная Тайна, прозрачный ручеек, а в ушах зазвучали итальянские фразы, сказанные глубоким бархатным голосом. Следы подков на размокшей после дождя тропинке — и этот первый вызов, и отзывчивость Энтони, и их скачки на Квантокских просторах, и совершенно новое выражение его лица — открытое, восторженное, избавившееся от былой обреченности и влюбившее в себя Элизабет уже без всяких оговорок.