Они были вместе меньше месяц, но оказалось, что этого достаточно, чтобы изменилась жизнь. И ни две, ни три недели разлуки не могли вернуть ее в привычное русло. Не могли избавить от нежеланных воспоминаний и сжигающей боли, которая с каждым днем становилась все сильнее.

Иногда Элизабет казалось, что она сходит с ума. Когда день за днем невольно искала в сплошь чужих лицах отдыхающих знакомые черты и голубые глаза. Джентльмены в черном вынуждали ее вздрагивать и подаваться им навстречу, а потом долго успокаивать забившееся в предчувствии сердце и вытравливать из него совершенно неуместное разочарование. Случайная итальянская речь рождала в душе нелепую надежду на то, что вопреки ее жестоким словам о навязчивости мистер Рид решил приехать к ним в гости и теперь расспрашивал отдыхающих, как найти указанный на листке бумаги адрес.

Элизабет не думала, что будет так сложно. Из жизни, казалось, исчезла вся радость, оставив в ней что-то серое, хлюпающее, безысходное. Она ко всему потеряла интерес. Разве могла Элизабет представить, что путешествие всей семьей в «английскую ривьеру» вместо ежесекундного восхищения все новыми открытиями вызовет у нее лишь раздражение и невыносимую тоску по Кроукомбу? Все казалось неправильным. Слишком холодная вода, пробирающая ознобом все тело даже от простого соприкосновения. Слишком жаркое солнце, не позволяющее отправиться на хоть сколько-нибудь долгую прогулку. Слишком большое количество людей в любом месте города, не дающее возможности и минуту побыть наедине с собой. Элизабет понимала, что в другой раз подобные вещи казались бы ей лишь забавными мелочами, придающими особый колорит этому морскому курорту, но нынче у нее не было сил искать в любой неприятности положительную сторону, а потому она просто старалась не замечать их и считала дни, оставшиеся до отъезда.

Теперь их было только два. Уже завтра они начнут собирать вещи, папа купит билеты на поезд до Тонтона, Черити распорядится насчет провизии в дорогу, Эмили с Ребеккой прошалят до самого заката на пляже, а Элизабет, быть может, прочитает хоть одну книгу из местной библиотеки, ибо за две с лишним недели дальше пятьдесят первой страницы она так и не зашла. Строчки расплывались, мысли уносились, и Элизабет ловила себя на том, что не помнит ни героев, ни событий, и вынуждена лишь неопределенно пожимать плечами, когда Ребекка спрашивала у нее совета в выборе книги.

Она вышла за ограду коттеджа и направилась в противоположную сторону от своего обычного маршрута. Не к набережной, а от нее, к подножию холма, а потом — по едва заметной крутой тропинке — на новую возвышенность. Здесь не было жилья, лишь невысокие раскидистые деревья, ближе к вершине окаймлявшие дорожку и в вольном беспорядке растущие на склонах. Под одним из них, оперевшись спиной на ствол, и притулилась Элизабет. Ей хотелось просто отдышаться, однако совершенно изумительный вид на лазурного цвета бухту, доверчиво играющуюся солнечными бликами под защитой двух высоких темно-зеленых берегов заворожил, заставив отложить печали. Кое-где под сенью вековых крон ютились очаровательные белые домики, и Элизабет с удивлением отметила, что впервые с начала пребывания в Торквее оказалась способна не только увидеть что-либо помимо своего несчастья, но и ощутить давно забытое вдохновение от созерцания подобной свежей и уютной красоты.

Позволив себе расслабиться и не прятать чувства так глубоко, где никто не смог бы их разглядеть, Элизабет закрыла глаза и вдохнула полной грудью. Чего бы она только ни отдала, чтобы разделить эти мгновения с Энтони! Чтобы именно он сидел сейчас на ее месте, а она пристроилась бы рядом, откинулась на него спиной, и он обнял бы ее обеими руками, прикасаясь губами к ее виску и придумывая какие-нибудь головокружительные нежности, сравнивая прелесть Элизабет с окружающей первозданной чистотой, а сам осторожно, незаметно смыкал бы руки, прижимаясь щекой к ее щеке, срываясь в итальянский шепот и…

Об этом нельзя, нельзя было думать! Он принадлежал другой, и Элизабет, вне всякого сомнения, предавала подругу, мечтая о ее женихе, но лучше так, наедине с собой, чем однажды не выдержать и наговорить мисс Флетчер лишнего.

Как Ребекка могла оставаться столь спокойной и веселой вдали от любимого? Не было у этой девочки такой силы воли, иначе не сломалась бы она после первых потерь и не безмолвствовала целый год, доведя себя до полного изнеможения. Или тогда она страдала как раз по Энтони, а вовсе не из-за насильственной смерти мужа и последующего процесса? Любимый оставил ее на целый год — быть может, этого достало Ребекке, чтобы выплакать слезы и избрать другое поведение?

Но тогда по какой причине эта разлука стала возможна? Мог ли Энтони обручиться с мисс Флетчер еще до сватовства своего брата и считать, что помолвка вследствие брака разорвалась сама собой? Или просто отречься от бывшей возлюбленной, узнав, что та выходит замуж за другого, и позволить себе искать новую невесту? А Ребекка не желала в это верить и по-прежнему надеялась на его скорое предложение?

А может… она вовсе придумала себе эту помолвку? Ребекка — девушка романтичная; влюбившись, она могла сочинить себе эту историю, приняв братскую заботу Энтони за истинную любовь. Почему же Элизабет на расспросила ее об этом, прежде чем делать выводы? И прежде, чем все разрушить?

Слишком больно было. Слишком страшно. Она оправдывала себя заботой о Ребекке, которая, вполне вероятно, от любого потрясения могла вновь замкнуться в себе и даже заболеть. Она уговаривала себя уверенностью в том, что Ребекка все равно не откроет ей правду, если скрывала ее столько времени — уж не такими близкими подругами они были. Она ссылалась на то, что могла причинить ей боль, случайно упомянув недавнее сватовство мистера Рида, но отлично понимала, что это лишь поводы уйти от разговора, а вовсе не причина. Элизабет смертельно боялась лицом к лицу столкнуться с крушением всех своих надежд. Сумела бы она достойно принять заверения Ребекки в ее с Энтони помолвке, Элизабет не знала. Пока сохранялась хоть малейшая возможность ошибки, она могла дышать. И жить пусть глупой, но единственно утешительной верой в то, что мистер Рид при встрече сам все объяснит.

Но непрошеная обида все испортила. Она сдавила горло, не позволив произнести ни одной правильной фразы. Она пригрозила безудержными слезами при первой же попытке прояснить ситуацию. Она накрыла скорлупой, словно бы отделяющей от несовершенства мира и его обитателей, но слишком хрупкой, чтобы устоять против удара покрепче.

И Энтони ее пробил, усомнившись в честности Элизабет. Держать слово она умела. А еще умела отвечать на выпад — сходу, без всякой раскачки и предупреждения. Выбирая слабое место и не зная жалости.

Кажется, воспоминания о том, как изменилось в тот момент его лицо, будут преследовать ее до конца дней, пытая угрызениями совести, которых не должно было быть. Ведь Элизабет была права в каждом своем слове, пусть после и не могла думать о них без содрогания. Почему же тогда?..

Ох, эти вещи были передуманы сотню раз, но опять в них закралось сомнение. Мог ли столь щепетильно относившийся к чистоте своего имени человек, как мистер Рид, совершить бесчестный поступок? Элизабет ни за что не поверила бы, заяви какая-нибудь девица о связи с ее отцом, потому что вся его жизнь была эталоном поведения джентльмена и Элизабет привыкла мерить любые поступки, принимая ее за основу. Почему же в случае с мистером Ридом она поверила едва знакомой Ребекке, а не человеку, спасшему ее отца? Ревность снова застлала глаза и выстудила все разумные мысли, оставив лишь желание защищаться. И Элизабет защитилась.