В Зининых была спокойная решимость. Что прочитывалось в его собственных, Ивану не хотелось даже представлять. Поднявшись, Зина размеренным тоном спросила:

– А почему ты опять об этом заговорил? Или ты собираешься уволить меня уже следом за Никифором?

– Уволить? Нет… Я хочу, – его вдруг осенило, – я хочу отправить тебя в декретный отпуск!

Его самого тряхнуло от того, как она вздрогнула.

То, что она вдруг растеряла всю свою решимость, Ивана ничуть не обрадовало. Но когда Зина отвернулась к окну, ему стало ощутимо легче, словно у нее на глазах он не мог позволить себе натянуть привычную маску.

– Давай родим еще одного бэбика, – взбодрившись, быстро заговорил он, постепенно пропитываясь уверенностью, которой лишилась жена. – Дела – тьфу-тьфу-тьфу! – идут неплохо. Держу пари, мы сумеем купить маме квартирку и займем ее комнату. У Тони будет отдельная. И у мальчишек… Что ты молчишь?

– Нет, – коротко ответила Зина, не поворачиваясь. – Не сейчас.

– Почему?

Он тут же едва не закричал: «Нет, подожди! Я не хочу знать почему! Я уже это знаю…» Но она и на этот раз спряталась за нейтральным ответом:

– Я просто устала от родов и кормлений. Я хочу хоть немного отдохнуть.

«Ну конечно, она не собирается к нему уходить, – внезапно успокоился Иван. – Не идиотка же она… Если б собиралась, она прямо сейчас все мне и выложила бы, уж я ее знаю! Хотя… Может, в нем дело, а не в ней? Может… Да он ведь женат… Ага, вот она – загвоздка… Хотел бы я посмотреть на его жену!»

Охваченный идеей, настолько же пропитанной мазохизмом, как и весь этот разговор, Иван оживленно заерзал:

– Занька, я придумал! Нет, рожать не будем… Пока. Мы с тобой в гости поедем. Давай быстренько похаваем и вперед! Я за детьми!

– К кому в гости? – крикнула Зина ему вслед.

«Эх, жаль, не вижу ее лица!» – злорадно посетовал он и крикнул в ответ:

– К Климу Жильцову! Сверим информацию об аистах. Это очень важно, Занька…

Дети повисли на нем с визгом, а маленький Петька обхватил за колено, влажно щурясь от нежности. Потрепав его хохолок, Иван с ужасом подумал: «А что было бы с ними? Нет, она не уйдет… Она не сможет… Нас ведь столько всего связывает! А с ним? Ничего. Она и знает-то его всего лишь несколько дней».

Его голову так раздирали сомнения и надежды, что никак не удавалось вспомнить, когда же был тот злосчастный показ «Лягушки». Иван сам настоял на присутствии автора: «Я подсунул его ей своими руками!» Теперь он хватался за своих детей этими самыми руками, словно надеялся очистить их таким образом. Это они толкнули его жену на грех…

«Да с чего я взял, что он был – этот грех?! – возмутился Иван. – Лгать мне в глаза с Занькиной-то принципиальностью? Нет, это невозможно. Она не из тех, кто спасает свою шкуру любыми способами. Если только… Да, конечно! Если только что-то было, то она, скорее всего, за него боится, а не за себя. Она знает, что я могу и череп раскроить… Одного не знает… Что я вдруг растерял все силы…»

Он опять подумал о детях, которые уже толкались в ванной, отпихивая друг друга от крана. И сказал себе, что все случившееся (или неслучившееся) никак не может быть связано с ними. Это были его дети, и Клим не имел к ним никакого отношения. Уж это Иван знал наверняка… Но вот теперь все поворачивалось так, что Клим по какому-то праву вставал с ним на одну доску…

«Нет-нет! – опять испуганно вскрикнул Иван, но направил этот крик вовнутрь. – Она никогда этого не сделает… Может, она слегка и потеряла голову… Ладно, все мы не без греха! А уж я и подавно… Но уйти?! Разве я хоть мысленно, хоть однажды собирался уйти от нее? Какие бы сладкие женщины мне ни попадались… Нет. Нет. И она не уйдет. Мы целую жизнь вместе. Черт побери, я с ума схожу! Может, у нее и в мыслях нет ничего такого… Отелло ведь тоже сбрендил от одних только подозрений».

– Ну, садитесь же, садитесь! – уговаривала Зина расшалившихся детей и несильно надавливала им на макушки, чтобы не скакали. – Все уже остыло! Милый, давай за стол…

Она выглядела оживленной и улыбчивой, как всегда, но Ивану казалось – чуть более оживленной. А это «милый», произнесенное вскользь, было таким пустым, словно Зина адресовала его кому-то из артистов: «Ну, милый, ты сегодня не в себе!» Она иногда говорила так, хотя чаще обращалась к чужим «сударь». Иван понял, что следующей ступенькой к охлаждению будет именно это слово, обращенное к нему.

«Я сам учу ее играть, – подумал Иван с внезапной ненавистью ко всему, чем занимался. – Изо дня в день… И требую, чтобы она делала это все лучше и лучше. Вот она и играет. Полюбуйтесь! На сцене Зинаида Таранина в роли любящей жены и матери».

Иван и сам не понял, как случилось, что последнюю фразу он произнес вслух. Не донеся до рта вилку, Зина застыла, точно не поверив собственным ушам. Потом выпрямилась:

– Что ты сказал?

– Я-то думал, ты никогда не играешь вне сцены, – со злостью ответил он, потому что деваться уже было некуда.

– А я и не играю, – отозвалась она с недоумением.

Иван с надеждой заглянул в глаза, которые хоть и были темными, но не таили в себе и тени коварства. По крайней мере, так ему казалось до сих пор…

– Правда? – спросил он, внезапно решив, что если Зина скажет «да», то он немедленно в это поверит.

– Правда, – спокойно подтвердила она.

Но он не поверил.

Закат был полон непокоя. Золотые завихрения тонких облаков напоминали штормовые «барашки». Они неслись куда-то – движение в движении, – а солнце между ними казалось вечным огнем, расплывшимся до формы круга. Иван мчался к нему, как обезумевший от страха тигр, который знает только, что должен прыгнуть в этот круг пламени, но не знает зачем.

«Зачем? – спрашивал он себя в сотый раз и едва не скрипел зубами. – Какого черта я везу ее к нему? Прямо к нему! Ей ведь только этого и хочется… У нее румянец вон уже, как у чахоточной. Она больна. Можно не сомневаться. И что же я делаю, чтобы спасти свою жену? Боже ты мой, что же я делаю?»

Иван точно знал только одно: он должен увидеть их вместе. Никто из влюбленных не способен выдержать очной ставки… Он чертыхался, произнося про себя это слово –