Что до Белого дома, мы пытались помочь везде, где только могли.

Конгресс распустили. В Вашингтоне ввели чрезвычайное положение и комендантский час. Повсюду в городе были пожары, и пожарных не хватало на все источники огня. Электричество отключилось и больше не вернулось[104].

Я была в кабинете Рузвельта, когда один из младших стажёров из числа подчинённых Гленна просто исчез. Это была молодая женщина, и я даже не знала, что она была Вознесённой. В один момент она стояла там, сортируя бумаги на краю стола, а уже в следующий пропала… Бумаги, которые были у неё в руках, и одежда, которая была на ней, упали, разлетевшись по полу. Все в помещении повернулись ко мне, совершенно сбитые с толку. Но наше недоумение длилось недолго.

Не было необходимости говорить что-то вслух: мы и так знали, что произошло.

В ту самую миллисекунду по всему миру исчезли несколько миллиардов человек. Многие из них находились в это время в больницах и лечились – безуспешно – от Вознесения. Но это происходило в ситуациях, которые только можно было себе представить: люди исчезали, гуляя по улице, стоя в лифте, сидя в самолёте, поглощая пищу. В одно мгновение их всех просто не стало.

У них не было даже возможности попрощаться. Не было возможности взглянуть последний раз вокруг или позвать на помощь.

Я никогда больше не слышала такой тишины, которая охватила Вашингтон в тот день. Я выскочила из Белого дома и выглянула поверх газона и ограды на Конститушн-авеню, где прекратилось движение. Водители выходили из автомобилей – многие из них смотрели в небо. День был совершенно безоблачным.

Не знаю, сколько этот момент длился, но он был полон необъяснимой силы. Сам воздух казался наэлектризованным, как будто на город вот-вот должны были обрушиться сотни молний. Затем тишина закончилась: птицы снова начали петь на деревьях, движение возобновилось, и мы продолжили жить своей жизнью.

Я вернулась в Белый дом, и мы с Гленном Оуэном прошлись по коридорам, подсчитывая тех, кто остался, и тех, кого мы потеряли. Из приблизительно пятисот шестидесяти человек, работавших в здании в тот день, исчезли двести десять. Их одежду и ценные вещи – ключи от машин, фотографии со столов, бумажники и сумки – собрали, разложили по коробкам и отдали их семьям. Не думаю, что тогда я полностью осознавала масштабы случившегося. Трудно оценить точно такого рода потерю, особенно учитывая, как тихо они все ушли: без борьбы, без криков о помощи… Они просто испарились.

Джон Хуртадо, парень Далии, тоже был в Белом доме в тот день.

Он пришёл, чтобы увидеть меня и рассказать о её последних моментах. Вероятно, на этот счёт лучше вам поговорить с ним самим, но, насколько я помню, он сказал следующее: она стояла в центре Эллипса – круглого парка с южной стороны Белого дома – и, закрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам, наслаждаясь теплом. Джон сказал, что держал её за руку, когда это случилось. Судя по тому, как он это описал, кожа Далии в секунду Финала будто сама превратилась в свет и тепло.

Я никуда не выходила той ночью.

Я даже не включала телевизор. Не хотела видеть новости о том, что произошло. Как оказалось, репортажей было не слишком много. Со всеми этими исчезновениями бизнес остановился. Электричество вырубилось. Все мобильные сервисы прекратили работу – остались только домашние телефоны. Интернет упал и не работал ещё две недели. Вся страна, весь мир молчали.

Первым делом я подумала о Дэвиде.

Хотелось бы мне, чтобы он был рядом. Чтобы он тоже увидел и испытал всё это.

Наверное, звучит странно, учитывая, сколько боли и горя принёс Финал, но это было как откровение – бессмысленное чудо. Бессмысленное не в том плане, что оно было бесполезным или неважным – очень даже наоборот. Просто у этого чуда не было какого-то конкретного смысла, конкретной цели. Как цунами или землетрясение, как природное бедствие, оно принесло нам разрушения, но не имело при этом никакого двойного дна.

Ого, я начинаю говорить, как Гленн…

В общем, стране потребовалось много времени, чтобы восстановиться.

И, если уж на то пошло, всему остальному миру тоже.

Алабама и Техас были первыми – и пока что единственными – штатами, которые захотели выйти из страны и образовать свои собственные государства. Орегон и Флорида тоже угрожали отделиться, но не смогли набрать достаточно голосов и исполниться мужества, чтобы сделать это. Уверена, многие из штатов Роки-Маунтин – вроде Колорадо – тоже думали об этом, но электромагнитная атака[105] два года назад быстро свела эти планы на нет.

Они останутся в темноте ещё как минимум несколько лет.

В последний год моего правления, прежде чем президентскую должность упразднили и к власти пришли военные с их бескровным переворотом, я выследила членов «Двенадцати».

Саймона Хаусхолда мы нашли в городе Талса, штат Оклахома.

Он выстрелил себе в голову, прежде чем мы смогли его арестовать. То, что мы увидели на месте, потрясало воображение: этот человек жил точно так же, как и умер. У него не только не было никаких отпечатков пальцев – судмедэксперт сказал, что он удалил их через серию сложных и болезненных лазерных процедур, – но также были основания предполагать, что он страдал некой формой Вознесения.

Очевидно, тайны своего прошлого он успешно забрал с собой в могилу.

Нам удалось найти список его сообщников и арестовать почти всех: убийц, шпионов, наёмников и обычных преступников. «Двенадцать» сотрудничали с очень опасными людьми. Их всех распределили по разным тюрьмам. Не сомневаюсь, что довольно многих из них казнили.

Правая рука Саймона, Аделин, тоже находится в заключении.

Если вы хотите с ней поговорить, я могу обеспечить вам пропуск.

Как вам известно, большинство из тех, кто работал в моей администрации, разбрелись кто куда. Вы наверняка уже говорили с Гленном. Члены Комиссии по раскрытию тоже двинулись дальше. Доктор Робертс умер от рака три года назад. Доктор Микоян, насколько я знаю, поехал куда-то на восток, в Японию вроде бы. Слышала, что доктор Фейбер живёт теперь в Колорадо, где-то в глуши, а доктор Венегас работает на новую администрацию.