Я стала светлой, спокойной, тихой: вся тяжелая, потная, пульсирующая животная гуща предыдущей ночи, казалось, рассосалась сама собой. Я забралась в машину и села почти неподвижно, прислонившись головой к окну, не прикрывая лицо от солнца. Коснулась руки Ника.

– Напиши моей маме, – попросила я. – Напиши, что я люблю ее.

На месте прежнего темного и взбаламученного тумана я ощущала что-то вроде любви, что-то вроде света. Бедная мама однажды сделала это ради меня. Она прошла через все это, просто чтобы я могла жить. Задним числом мне приходит в голову, что, читая то эсэмэс, мама могла решить, будто я умираю. Но тогда у меня подобного и в мыслях не было. Когда мы шли по больнице, направляясь в родильное отделение, я задумалась: почему Ник с Элизой пытаются подгонять меня? Зачем такая спешка? Куда мы летим? Я устала, моя жизнестойкость истончилась до состояния бумаги, я не могла идти быстрее. Просматривая потом заметки Ника (кстати, кем бы вы ни были, если становитесь свидетелем родов, пожалуйста, запишите все, что сможете вспомнить, и сделайте это по горячим следам), я осознаю: в тот момент я шла настолько медленно, что он искренне опасался, что я могу и до конца коридора не дойти, не говоря уже о родах и необходимой для них энергии!

Добравшись до приемного отделения, я направилась к ближайшему доступному креслу. Я едва могла сидеть – было ощущение, словно тело раскрывается прямо подо мной. Пока Ник в третий раз объяснял, где мы должны рожать, кто наш консультант, как часто приходят схватки и как долго длятся, я опустила голову в мягкий, привычный, родственный запах плеча Элизы. Она гладила меня по спине: ее рука была меньше, чем у Ника, но тверже, определеннее.

«Слава богу, они здесь», – подумала я.

Нас снова проводили в ту жуткую смотровую с холодной твердой кушеткой и слепящим, неестественным светом. Опять акушерка подключила монитор к моему животу, чтобы послушать сердцебиение ребенка. Молчание. Ничего. Я закрыла глаза и потянулась за рукой Ника. Цифровой дисплей рядом с головой что-то показывал, тикали какие-то числа, но я не слышала ничего похожего на галопирующее сердцебиение, которое сказало бы, что малыш еще жив. Акушерка вышла за другим прибором, и на этот раз мы услышали «тыгыдым» крохотного сердечка, ускоряющееся и замедляющееся при каждой схватке. Я длинно выдохнула. Акушерка начала что-то говорить, мол, если по-прежнему три сантиметра раскрытия, меня не примут. Ее слова меня встревожили, потому что теперь, когда отошли воды, я знала: придется остаться в больнице, да и в прошлый раз она говорила, что с третьего захода примут без всяких условий.

Помню, как опустилась обратно на кушетку и просто вверила себя судьбе.

Я слишком устала, чтобы продолжать бороться. Я была в родах уже сорок пять часов. Тело по-прежнему чувствовало себя так, будто его расплющивает, сдавливает, выкручивает досуха некая сила, большая, чем я сама. Пришлось пройти через возбуждение, волнение, неудачу, страх, стыд и отчаяние. Я ощущала, как кости и мышцы разрывает чистая мощь того, что проталкивается вниз сквозь утробу. Я превратилась в существо из пота и ночи, дыхания и крови, не ела и не пила ничего почти сутки, спала меньше четырех часов за два дня, была вынуждена пролежать в неподатливой боли почти час – и мне все равно нечего предъявить в качестве результата, кроме трех пар испачканных пижамных штанов и полного ведра рвоты.

Когда акушерка сунула внутрь меня руку для осмотра, у нее дрогнул голос:

– О боже, – пробормотала она.

Я ждала продолжения, слишком усталая, чтобы поддаться панике.

– Полное раскрытие, – добавила она. А потом крикнула через плечо: – В родильный зал ее, немедленно!

Сердце воспарило. Я это сделала. Я, блин, это сделала! Потребовались двое суток и тяжесть всей вселенной, но я наконец-то раскрылась, как устье реки, и готова ехать в родильный зал.

Чувствуя себя почти что вне собственного тела, я прошла сквозь двойные двери в красивый, чистый, белый зал. Родильный центр, зал С. Окна были залиты утренним солнцем, бассейн ждал, пока его наполнят. Акушерка с ангельским лицом и таким же голосом взяла меня за руки и представилась именем Рошин.

– Устраивайся поудобнее, – пропела она с мягким ирландским акцентом.

Я тут же содрала с себя топ, сбросила трусы, подошла прямо к окну и легла, разведя ноги, на мягкое сиденье.

Другая акушерка, Дороти, стала объяснять, что необходимо ввести мне внутривенные антибиотики из-за стрептококка. Я сонно улыбнулась и протянула руку. Мы обе понимали, что, возможно, уже поздно, чтобы от них был какой-то эффект, но попробовать стоит. Наполняя бассейн, акушерки спокойно объясняли, что у некоторых женщин схватки могут ощущаться слабее при погружении в воду, поэтому хотели вначале убедиться, что процесс действительно пошел. Это означало, что надо продолжать родовую деятельность со всей силой. Я начала подпрыгивать на фитболе, одновременно работая молокоотсосом, совершенно обнаженная, и молозиво водопадом лилось на пол.

– Нелл, ты в попе чувствуешь что-нибудь? – спросила Рошин, заглядывая мне в глаза с искрящейся, добродушной озабоченностью.

Что она имеет в виду, не поняла я. Это она про нижнюю часть спины? Про ту часть тела, которая, казалось, выворачивалась наизнанку каждые пять минут в течение последних восьми часов?

– В смысле, ты про ту попу, которой какают? – уточнила я, жаждая прояснить вопрос.

– Да, про ту попу, которой какают, – подтвердила она с абсолютно серьезным лицом и ничуть не смутившись.

Я задумалась. Нет. Не то чтобы я что-то такое особенное. Мой анус, как и почти все остальное тело, ощущался как некий абстрактный анекдот. Голова, ноги, плечи и стопы были всего лишь трепетом кружевца вокруг огромной, пульсирующей трубы. Я направилась в туалет, чтобы пописать. Поднимаясь с унитаза, осознала, что произошло некое осязаемое изменение. Тело снова казалось преображенным. Что-то в попе говорило, что я готова тужиться. Все еще паря в мягком потоке бессилия и облегчения, я вернулась в палату и впервые за пятьдесят часов ухитрилась пошутить.

– Попа, – сказала я, обведя взглядом комнату, – теперь тоже в деле.

Две акушерки, Ник и Элиза совместными усилиями проводили меня в родовой бассейн. В тот момент я была настолько увлечена происходившим под кожей, что все, окружавшее меня, казалось почти несущественным. Да я могла бы рожать этого ребенка хоть на парковке у супермаркета. И все же, когда погрузилась в теплую, чистую воду, меня захлестнуло некое фундаментальное чувство.

«Вот оно, – подумала я. – Меня поддерживают, я готова, это происходит».

Сильнейшая схватка прокатилась по телу, точно извержение вулкана. Я содрогнулась, затряслась,