На часах 02:17, и я воображаю, как швыряю ребенка о стену.

Нет, я не говорю, что я планирую. Не говорю даже, что хотела. Я просто говорю, что после двух часов непрерывного расхаживания туда-сюда по темной квартире с крохотным, вопящим, безутешным тельцем то на одном плече, то на другом мне представлялось, как я с силой швыряю это тельце о стену. Руки сомкнуты, поступь мягка, но разум кипел насилием и жаркой яростью. Я могла вообразить ощущение освобождения от тяжести, если бы бросила его, высвобождение энергии, когда швырнула бы малыша в дверной проем, прилив облегчения, если бы просто освободилась.

Для многих решение родить ребенка сводится к мыслям о беременности и родах.

Дезориентация, боль, гнев, печаль, зависть, сожаления и страх, которые я ощущала во время разрыва отношений, одновременно производя расчеты своей исчезающей фертильности или обдумывая сферу карьеры, были генеральной репетицией того, что свалилось на меня в первые недели после рождения сына. Впереди, слава богу, невыразимые любовь и радость, но эти счастливые млечные чувства ни в коем случае не заслоняли остального.

Но если и есть в «годах паники» момент, способный гарантированно разбить разум и тело на бесполезные осколки отчаяния, это первые несколько месяцев родительства (если вы из тех, кто все же решается родить).

В возрасте трех недель младенец представляет собой не более чем сплошной беспомощный, терзаемый муками спазм, вакуум такой тотальной зависимости, что высасывает из окружающих всю заботу и энергию, до которой способен дотянуться. Не важно, сколько любви и внимания вы вливаете, он все равно остается растерянным, липучим и встревоженным. Разумеется, так и задумано эволюцией. Без постоянного, болезненного, полного страха материнского внимания младенец погибнет. Поэтому он должен вызывать боль, страх и дезориентацию у матери, чтобы она могла обслуживать его потребности. Он будит среди ночи, делает все, чтобы у вас от укачивания болело тело, убийственно вопит в ухо и дышит так тихо, что вас прошибает потом при мысли, что он мертв. Так ребенок доносит собственную боль, чувствительность к шуму и близость к смерти.

Пока я топала туда-сюда по квартире, малыш, завернутый в ту же белую шаль, в которую моя мать некогда заворачивала меня, вопил так, будто все его тельце выворачивали наизнанку. И какие бы чувства вы ни испытывали, стараясь продолжать разговор в пабе, перекрикивая рев младенца рядом, скрипя зубами во время путешествия в громыхающем поезде или просыпаясь среди ночи от шумного новорожденного у соседей, – это ничто в сравнении с завыванием собственного ребенка. Уже один этот звук способен колесовать и четвертовать. Когда крики, беспричинные, непредсказуемые, прорывают густой, угольно-черный ночной воздух, возникает ощущение, будто ты проснулась внутри аппарата для искусственного дыхания: ты пронзительно вопишь от страха, боли и ярости, когда тяжесть беспомощного младенческого завывания придавливает, раздражая каждую мышцу, каждый нерв. И я не буду врать: новорожденные плачут часто.

По словам педиатра Кэролайн Фертлман, «совершенно здоровый младенец может плакать до двенадцати часов кряду практически без перерывов»56. Эти маленькие люди никому спуску не дают. Если у вас есть подруги, родственники, даже родители, которые хитро улыбаются и говорят, мол, «ой, мой сынок первые два месяца вообще не плакал», – поверьте, друзья, они ошибаются. Я не называю их лгунами или идиотами, не называю ублюдочными садистами, упивающимися больным восторгом при виде того, как надломленная мать теряет последние капли веры и сопротивления. Я просто говорю вам, что они ошибаются. Может, забыли. Может, вспоминают своего малыша в шесть месяцев, когда он уже умел улыбаться, сидеть без посторонней помощи и агукать. Или находятся под гипнозом родительской амнезии, которая заставляет людей хотеть еще детей. Может, у них были няньки, бабушка с дедушкой или даже ночная сиделка под рукой, так что часть этих безжалостных часов жуткой, плаксивой раздражительности, которые моя небесная акушерка Дон называла «ведьминым временем», прошла мимо них. Может, они просто лгут, пытаясь сделать родительскую долю привлекательнее для вас. Поверьте, новорожденные плачут, иногда часто, и плач этот способен врываться в вас, как пожар, и приводить вас в такую ярость, которой вы никогда не знали. В такие ночи я сновала, босая, мимо кресла, которое оказалось слишком узким, чтобы в нем кормить. Мимо овечьей шкуры, присыпанной пищевой содой, чтобы впитала рвоту. Мимо пеленального комода, из ящиков которого свисали тонкие и фланелевые пеленки. Мимо фруктовницы, полной оберток от печенья. Я доходила до крохотной кухоньки с ее запахом дерьма и дезинфектанта, холодным кафелем, силуэтами кустов в свете уличных фонарей и раковиной, доверху заставленной тарелками с подсыхающей овсянкой. Потом невидяще разворачивалась и, так же в темноте, шла обратно – мимо пыльных книжных полок, брошенных носков, розовых и заляпанных пятнами пеленок, рубашечек, игрового коврика и пустых чашек, пока не добиралась до входной двери. А потом разворачивалась – снова – и шла в кухню, мимо кресла, овечьей шкуры, пеленального комода и ведра с пеленками. Поворот. Овсянка, кусты, фонари, чашки. Поворот. Полки, пеленки, кресло, носки. Поворот. Обертки, кафель, стол, дерьмо. Бесконечно. Безжалостно. Всепоглощающе. Это составляющая родительства, которую мы не видим в кино, о которой редко читаем в книгах, практически не видим по телевизору, и поэтому, накатив, она ослепляет. Это составляющая, которую бездетные подруги – какими бы сердечными ни были их намерения, какой бы искренней ни была забота – понять не способны.

Я раскачивалась из стороны в сторону, выполняла полные приседания, носила спортивный костюм, в котором была похожа на диван. Шипела «тс-с-с-с», как кровь сквозь плаценту. Шелестела, шептала, предлагала молоко, поглаживала, ходила и качала. Я еще кровила – неиспользованные капли послеродовой матки наконец покидали тело, – но мои ноги, руки и спина становились сильны как никогда. Пока размытое галогеновое сияние уличных фонарей подныривало под мое неустойчивое зрение и слезы струились по лицу, я думала – и не в первый раз – что все это, возможно, было ужасной ошибкой. Я не уверена, что справлюсь. Меня подталкивали к самому пределу возможностей, и я не понимала, сколько еще продержусь.

Вот главная загвоздка «потока»: есть у вас ребенок или нет, все равно будут моменты, когда можете пожалеть о том, что сделали.

Очень вероятно, временами вы будете переживать из-за того, что, возможно, приняли неверное решение. Возникнет точка, в которой начнете оплакивать тот факт, что не способны вернуться назад и что-то переиграть. Если по любой причине пошли по дорожке чайлдфри, будут моменты, отношения, летний отпуск, Рождество, когда пожалеете – пусть мимолетно, – что у вас нет