произнести ни единого слова. Если я, родная сестра, предпочла не обращать внимания на то, как изменилась Парвин, что же требовать от абсолютно чужих людей — жен ее мужа, не говоря уж о самом муже!

Они услышали крики и выбежали во двор. Кто-то схватил одеяло и попытался сбить пламя. Парвин упала на землю. Кругом была суета, беготня, вопли. Парвин потеряла сознание. Они отнесли ее в дом, попытались раздеть, обработать ожоги. Но ожогов было слишком много. Они говорили и говорили, спорили, ругались, пока наконец не решили, что Парвин нужно отправить в больницу.

Больница находилась далеко от нашей деревни. Муж Парвин был недоволен, что его оторвали от дел и вызвали домой из-за самосожжения, устроенного его четвертой женой.

Каким-то образом им удалось известить о случившемся наших родителей.

Представляю, как бедная мама-джан сходила с ума от горя и неизвестности. Даже отец, который обменял нас на мешок денег, не мог остаться равнодушным. Думаю, весть о том, что его дочь, чьи рисунки он хранил у себя в столе, попыталась покончить с собой, потрясла его. Тетя Шаима тоже была в доме у сестры, когда сообщили о несчастье. Она как раз собиралась навестить сегодня меня и Парвин. Я очень хотела, чтобы тетя была здесь, но в то же время боялась ее реакции.

«Пожалуйста, тетя Шаима! Все и так плохо, не надо, чтобы стало еще хуже».

Но тетя Шаима была нашим голосом. Она всегда говорила вслух то, что другие не решались сказать. Сейчас я отчаянно нуждалась в ней. Тетя пришла к вечеру, запыхавшаяся, с глазами, полными слез.

— О моя дорогая! Я все знаю. Это ужасно. Моя дорогая девочка! — Тетя крепко обняла меня. Ее острые ключицы прижались к моему лбу. Пожалуй, впервые я подумала, как хрупко тело моей тети, с искривленным позвоночником и горбом на спине.

— Почему она это сделала, тетя Шаима? — всхлипнула я. — Почему она так поступила? Я собиралась зайти к ней сегодня днем.

Я содрогнулась, вдруг представив, как это безумно больно — гореть заживо.

— Иногда жизнь женщины становится невыносимой: ее долго подталкивают к краю, слишком долго и слишком настойчиво. Возможно, твоя сестра думала, что для нее это единственный выход. О моя бедная девочка, моя дорогая Парвин…

Тетя была права: нам всем нужен выход, мы все его ищем.

— Что сказала моя племянница? — вдруг повысив голос, требовательным тоном обратилась она к Тубе. — Когда ее забирали в больницу, что она сказала?

Туба лишь молча замотала головой. Это было настолько страшно — запах горелой плоти, кровь, стоны.

— Она была в сознании? — спросила тетя чуть менее громко.

— Она лежала очень тихо, но… Да, она была в сознании. Я говорила с ней, — добавила Туба. — Она слышала меня, но не отвечала. Нет, она ничего не сказала.

— Бедная моя племянница! Как ужасно она страдала! Да сохранит ее Аллах!

— Я уверена, в больнице о ней позаботятся, Шаима-джан. И Аллах, без сомнения, оберегает вашу племянницу, — сказала Туба.

Мне с трудом удалось подавить желание плюнуть ей в лицо. Притворщица. Лгунья. Она делает вид, что все не так уж и плохо. Не стоит волноваться: Парвин мигом подлатают в больнице, до которой несколько часов езды и которая сама находится в ужасающем состоянии. И Аллах, который сначала допустил, чтобы весь этот кошмар случился, теперь приглядит за моей сестрой. Какая чудовищная игра под названием «притворство». И люди играют в нее. Даже Парвин, при каждой нашей встрече твердившая, что у нее все в порядке.

В нашей жизни было так мало правды.

Тетя Шаима начала причитать. Протяжно и громко. Мне хотелось, чтобы она прекратила. От ее криков у меня кружилась голова.

— Вы, вы погубили ее! — взвыла она. — Если моя племянница умрет, ее смерть будет на вашей совести, на всей вашей семье! Вы понимаете? Кровь этой несчастной девочки на ваших руках!

Женщины молчали. Туба молча кусала губы.

Я подумала: будет ли Туба искренна со мной? И задала ей всего один вопрос: каково на самом деле было состояние Парвин, когда ее увозили в больницу?

Заливаясь слезами, Туба сказала, что вся семья молится за Парвин. Аллах милосерден, они верят, что моя сестра поправится.

Мне тоже очень хотелось верить. И надеяться, что с Парвин все будет в порядке.

Но взгляд Тубы говорил мне иное — нет, никах моей младшей сестры не таков.

Глава 31

РАХИМА

Парвин перестала притворяться.

После мучительной агонии, длившейся десять дней, моя сестра обрела наконец мир и покой.

Парвин похоронили на местном кладбище. Отец и даже кое-кто из его братьев были на похоронах.

Мы встретились на фатихе.[48] Там я впервые со дня свадьбы увидела маму-джан. Живи я в более спокойной обстановке, вероятно, мне трудно было бы поверить, что всего за два года человек может так сильно измениться.

— Рахима! Рахима! Доченька моя! — бросилась ко мне мама-джан. — Аллах забрал мою девочку, мою дорогую Парвин! Ее жизнь только начиналась, как же так? О, я благодарю Аллаха, что, по крайней мере, ты была рядом с ней!

Я всматривалась в мамино лицо: серая дряблая кожа, мешки под глазами, заметно поредевшие волосы, во рту не хватает нескольких зубов. Мама говорила сбивчиво, слова выходили у нее какими-то скомканными и сырыми.

— Мама-джан! — Я обхватила ее и крепко прижала к себе. Мне в голову пришла та же мысль, которая поразила меня, когда я обнимала тетю Шаиму: каким хрупким, почти невесомым стало ее тело. — Я так соскучилась по тебе!

— И я соскучилась, доченька, дорогая! Я так скучаю по всем вам! А это твой сын? Да благословит Аллах моего внука!

— Его зовут Джахангир, мама-джан. Мне так хочется, чтобы… чтобы ты виделась с ним почаще. Он славный мальчик.

Джахангир улыбнулся во весь рот, демонстрируя бабушке два маленьких острых зуба, недавно прорезавшихся на нижней челюсти. Я ждала, что мама улыбнется в ответ, потянется к внуку, захочет взять его на руки. Но она не сделала ни того ни другого. Погладив мальчика по щеке дрожащими пальцами, мама-джан отвернулась и уставилась куда-то в пространство, словно потеряв вдруг всякий интерес к нам. Джахангир выглядел разочарованным подобным невниманием к нему. Я, впрочем, тоже.

— О, я так хотела прийти повидать тебя, Рахима-джан, — снова поворачиваясь к нам, извиняющимся тоном начала мама. — Но ты ведь знаешь, когда на руках двое детей, не так-то легко вырваться. Да и дом твоего мужа от нас далековато.

Меня так и подмывало сказать, что