обеим больно, но Катя-то взрослая! Она прошла к Ташиной кровати, села в ногах. – Лариса эта сказала, что мы можем что-нибудь взять на память. Если хотим. Я думаю, что квартиру она продаст, скорее всего, или сдавать будет. Наверняка повыбрасывает все, что не кажется ей ценным. Ты хочешь что-нибудь?..

– Нет. – Таша не задумалась ни на секунду.

– Может, пластинки?

– Нет, я же сказала! Это все? Иди отсю… Выйди, ладно?

Первые два-три месяца после смерти Иоланты им было трудно друг с другом. Таша замкнулась, не хотела разговаривать даже на самые безобидные и отвлеченные темы, демонстративно закрывала дверь своей комнаты перед Катиным лицом. Скандалы возникали словно сами собой и на ровном месте: дочь то возмущалась, что Катя опять купила сладкий рулет, а из-за него толстеют; то обшаривала кухню, возмущенно выкрикивая, что в кои-то веки ей хочется вкусняшек, а в доме хоть шаром покати, только кислые апельсины.

Несмотря на все это, год она закончила хорошо и обиделась, когда Катя нескрываемо удивилась. Пришлось долго извиняться, хвалить, объяснять, что «мама просто волнуется, как ей и положено». Когда дочь сменила гнев на милость, Катя решилась в очередной раз затронуть скользкую тему:

– Может, на каникулах позанимаешься вокалом? Поищем педагога, не сошелся же свет клином на…

– Тебе не надоело? – Таша насупилась, зыркнула из-под челки злым острым взглядом. Она сменила стрижку на совсем короткую, только на лоб свисал длинный лохматый чуб. Да еще и перекрасилась в радикально черный, и Катя долго ахала, что теперь этот ужас можно вывести с головы только вместе с волосами. – Я уже сказала – нет. Я сто раз тебе сказала!

– Нет так нет, – говорила спокойно, как с истеричным ребенком. А ведь Таша никогда такой не была, пока не наступил пубертатный, черт его побери, период. – Мне просто будет очень жаль, если ты не сможешь реализовать свои способности.

– Способности?! – Таша захохотала. – Кто это сказал – про способности? Иоланта, которая Лидия? И ты ей веришь? И мне вот что еще интересно: тебе эта, племянница ее, сказала: она на самом деле была певицей или это тоже сказки?

Соврать под Ташиным колючим и одновременно жалобным взглядом Катя не смогла.

Лето пронеслось, прокатилось зеленым колесом – яркие березовые спицы, отблески солнца на ободах. Совсем недавно была весна, всюду обрезали деревья, Катя смотрела на них и думала, что хорошо, наверное, быть деревом. Пока ты еще в силе, пока сохранны корни, можно избавиться от слишком тяжелых ветвей, отрастить гибкие молодые побеги, которым не страшны ветра и ураганы. Но вот уже закончился июль; и август задумался о том, что успеет за немногие оставшиеся дни; и сентябрь тайно выходит по ночам, сушит траву, золотит листья – парочку на одном дереве, десяток на другом. И октябрь, размахнувшись посильнее, забрасывает на сорок дней назад густые сети холодных дождей.

Еще в июне Таша устроилась официанткой в пафосную кофейню в центре. Катя не понимала, зачем за чашку кофе платить цену двух ужинов в приличном фастфуде; но кофейня пользовалась популярностью, народ толпился там с утра до ночи, и Таша за пару месяцев работы скопила немалую сумму.

Кате невыносимо хотелось посмотреть на дочь в новом качестве, и один раз она все же заявилась в кофейню. Ее, конечно, заметили, но Катин столик обслуживал другой официант, высокий хрупкий юноша с бейджем «Антон». Каждый раз, когда он вежливо склонялся к столику, выставляя на него круглую чашку с ванильным рафом, блюдце с чизкейком, завернутые в салфетку приборы, Кате казалось, что он сейчас переломится пополам. Но мальчик выпрямлялся и, ловко лавируя в проходах, уносился к другому жаждущему кофеина и быстрых углеводов, обмениваясь быстрыми улыбками с коллегами. Весь обслуживающий персонал в кофейне был юн до умопомрачения и прекрасен, но Таша ожидаемо оказалась лучше всех: серьезная и доброжелательная, строгая и проворная, укутанная в темно-зеленый фартук, который делал ее похожей на кузнеца.

Вечером дочь устроила Кате выволочку:

– Я просила тебя не приходить. Просила? Тогда зачем ты это сделала? Мне назло?

Не назло. Просто проходила мимо. Честно! Ездила по делам, встречалась с Ленкой, отдала очередную партию рисунков. Работы было много: три книжки для Ленкиного издательства, еще парочка для других заказчиков. Ленке не нравилось, что Катя «пошла по рукам», но после причитаний и вздохов она отпустила ее на вольные хлеба, прописав в договоре, что заказы бывшей начальницы и давней подруги будут приоритетными: «Сначала я, а потом все остальные, хорошо? Будь моя воля, я бы тебя в рабство взяла, но я же не зверь какой-нибудь».

Не зверь, но сроки блюла так, что не забалуешь. Без конца теребила, назначала необязательные встречи, и Катя начала подозревать, что работа – только повод, что Ленке нужно поговорить о чем-то личном. Однако на прямые вопросы подруга не отвечала, на проблемы в семье не жаловалась и только один раз между делом сказала: «Я вот думаю иногда: хорошо, что ты одна. Ну, в смысле не замужем». Катя удивилась, но продолжения не последовало: «Ладно, неважно. Там Ёжиков, кстати, очередную подборку стихов прислал. Забыла тебе отправить, вечером перешлю. Ты сильно не торопись, время есть. Он, кстати, спрашивал о тебе. Интересовался, почему только через меня с ним контачишь. Говорит: избегает она меня, что ли? А я ему: ничего не избегает, просто занята. У молодой, красивой, да еще и работающей женщины дел хватает. Правильно?»

С Пашей Ёжиковым, то есть с Павлом Весняковым, Катя виделась всего один раз, на тусовке в редакции, когда праздновали пятнадцатилетие издательства. Поздоровались, постояли рядом со столом, заваленным бутербродами со всякой всячиной. Он сказал спасибо за рисунки, отдельно поблагодарил за обложки с пресловутой буквой Ё: «Вы так здорово придумали! Я даже не ожидал». Катя улыбнулась, кивнула, отвлеклась на кого-то из коллег, а потом, ни с кем не прощаясь, сбежала с корпоратива, сопровождаемая внимательным и ироничным весняковским взглядом поверх голов.

«Фамилия русская, волосы русые, и глаза, кажется, светлые, а в лице что-то восточное проглядывает. Или азиатское. Скулы? Разрез глаз? – Катя топала к метро под назойливым всепроникающим дождем. – Обложки заметил, это хорошо. Не зря я придумывала: точки над Ё то в виде шишек сделаю, то божьих коровок. Надо подумать про следующую. Там, в подборке, вроде стишок про корову есть. Может, на обложке эту корову и нарисовать? А точками будут ноздри. Точно!»

Корова получилась веселая и смешная, Катя еще какое-то время думала о Ёжикове и предвкушала его реакцию на новую книжку, но закрутилась, забегалась, потом уехала в отпуск, и радостное ожидание поблекло, стерлось как