«В случае моей смерти прошу связаться с моей племянницей, Куцыной Ларисой Николаевной по телефону…» – листок в клетку был сложен вчетверо, крупные округлые буквы выведены, несомненно, рукой Иоланты. Врач – та самая, из приемного покоя больницы – оказалась въедливой и упорной. Три раза спросив у пришибленных Кати и Таши о родственниках покойной, она распатронила пакет с документами и перебрала их до последнего листочка, которым и оказался тот самый, в клеточку. Катя, сама в тот момент не понимая, зачем это делает, попросила разрешения переписать себе имя и номер и нервничала под пристальным взглядом врача, выцарапывая буквы и цифры на чеке из супермаркета.

Теперь этот полупрозрачный прямоугольник беспокоил ее, мешал, как камешек в ботинке. Она носила его за собой по квартире часа два: достала из сумки в спальне, потом перенесла на стол в гостиной. Решив прибраться в Ташиной комнате, сунула чек в карман толстовки; придя на кухню, достала его, свернула в трубочку, попыталась разгладить и нечаянно разорвала на две части.

Звонить или не звонить? Что говорить и о чем спрашивать? А где встречаться, чтоб отдать ключи? Звать «Куцыну Ларису Николаевну» к себе, пускать чужого и заранее неприятного человека в свою жизнь, что-то показывать, как-то объясняться Кате не хотелось. Может, встретиться у подъезда Иоланты? То есть Лидии. Да какая разница!

Она схватила трубку радиотелефона, уверенная, что никто не ответит: на часах десять утра, нормальные люди на работе, и только она, глупая, несчастная, обманувшаяся в очередной раз, сидит тут и не может ни работать, ни есть, ни пить.

Трубку сняли после второго гудка, женский голос звучал не очень молодо, но бодро:

– Катя? А, Катя! Тетя Лида говорила о вас. Я сейчас как раз по ее делам пойду. Ну, вы понимаете. Могу приехать часам к пяти. У подъезда? Ну зачем же вам мерзнуть? У вас есть ключи, давайте в квартире и встретимся.

Возникшая из ниоткуда племянница отвечала на Катины предложения доброжелательно, но категорично, спорить с ней не было сил, поэтому так и договорились: в пять у Иоланты. То есть у Лидии.

Цок, цок, цок. Цок. Тишина. Дворник так и не смог сколоть с тротуара закоченевшие останки зимы и ушел. Может быть, он вернется завтра, когда Кати тут уже не будет. И ключей от этой квартиры у нее не будет тоже. Она зачем-то пришла заранее и пожалела об этом уже через пять минут. Сначала думала пройтись по комнатам, но в нарушении их покоя ей почудилась чуть ли не непристойность, и она, не включая света, села на краешек табуретки на кухне и стала ждать. Дверной звонок ее напугал. Он всегда казался Кате слишком резким, совсем не подходящим Иоланте с ее вечными и, надо сказать, удачными попытками выглядеть утонченной и богемной.

Лариса Николаевна Куцына оказалась очень немолодой и совсем простой на вид: серое пальто из плащовки, пушистый бордовый берет, невысокие черные сапожки. Однако в лице узнавались фамильные черты: удлиненный овал, прямой нос, уголки губ чуть опущены. Она улыбнулась, поздоровалась, по-хозяйски прошла в прихожую, едва не задев стоящую в дверях Катю; прежде чем снять пальто, достала из тумбочки тапочки и переобулась.

«Она не первый раз здесь. – Катя стояла у входа, так и не закрыв дверь. – Знает, где что лежит, где включается свет. Приходила, разговаривала, может, даже ночевала. Как же так?»

– Катя, вы почему не проходите? Торопитесь? – Лариса Николаевна, помыв руки, направилась на кухню. – Поговорим? Можем даже выпить по маленькой за помин души. У тети Лиды всегда была припрятана. Ну, вы понимаете. Так, посмотрим…

Коротко взвизгнула дверца кухонного шкафчика, и Лариса Николаевна вышла в коридор, потрясая темной бутылкой:

– Ликер, сливочный! На донышке совсем, на один раз лизнуть. Символически. Катя, ну побудьте немножко, а? Я набегалась по холоду сегодня, устала, расслабиться бы. Понимаете?

Она осталась. Из-за нежелания спорить и придумывать отговорки, из-за усталости, из-за любопытства, в конце концов. Выпили по чуть-чуть (к счастью, получилось и правда только символически), закусили подсохшим апельсином, завалявшимся в пластиковой вазе «под хрусталь». Капля тягучей жидкости с запахом ванили неожиданно согрела и расслабила; печаль стала светлой, недоумение – неявственным, обида ослабела и забилась куда-то в угол. И только любопытство таращило глаза и подначивало: об этом спроси, и об этом, и про это не забудь. Лариса Николаевна, впрочем, в вопросах не нуждалась: говорила без умолку, доставая из сундука заношенное семейное белье и без стеснения разворачивая перед Катей все подряд, и постельное, и нательное.

– Вам, может, кажется, что я не скорблю? Что мне все равно? Это я просто на успокоительных. Врач выписал, потому что нервы не в порядке. Ну, вы понимаете. – Она хихикнула и сероватым, каким-то лохматым языком слизнула бежевую каплю со дна неглубокой стопки. – А вообще, у меня и слез-то, кажется, не осталось уже. Пятнадцать лет назад муж умер, еще через пять – мама. А потом сын уехал за границу и внуков увез. Девочка и мальчик у них, хорошие, я вам потом фотографии покажу. В Канаде живут. Вы не подумайте, они меня с собой звали, а я говорю: ну и куда? Тут могилы, кто за ними смотреть будет? Вообще вся жизнь тут. А как я там без языка? Я в школе немецкий учила, да и его забыла уже. Всю жизнь в жилконторе бухгалтером, там шпрехать не с кем. Как я плакала, когда они уезжали, как плакала! – Она вздохнула, потерла кулаками сухие глаза. – Единственный же сын! Ну, вы понимаете. А потом успокоилась. У них там дом большой, и работа хорошая, дети учатся в колледже. А я что? Если ему хорошо – то и мне. Правильно? У вас дети есть? А, точно! Дочка, да? Мне тетя Лида говорила.

Каждый раз, когда Лариса Николаевна произносила «тетя Лида», Катя с внутренним усилием совмещала эту «тетю» и женщину, которую она знала десять лет. Собеседница в конце концов заметила напряжение и засмеялась:

– А вы, наверное, и не знали, что ее на самом деле Лидией зовут?

Катя пожала плечами, чувствуя себя униженной очевидностью этого неведения.

– Да вы не расстраивайтесь! Она всегда сумасбродкой была. Ну, вы понимаете. Мне мама много рассказывала. Они ведь родные сестры, а почти не общались, потому что тетя Лида… Слушайте, вы прям вздрагиваете каждый раз, когда я ее так называю. Я, кстати, удивилась, когда паспорт ее увидела. Была уверена, что она имя давным-давно поменяла. Сейчас ведь можно как угодно: имя