С отпуском тоже получилось по-дурацки. Кате не хотелось ехать одной, и она многословно и с энтузиазмом агитировала Ташу, расписывая в красках, как они вдвоем будут плавать, загорать и объедаться вкусностями. Но дочь предпочла провести остаток своего последнего школьного лета на даче у подруги Сони, с которой познакомилась во время работы в кофейне.

«Ну и ладно, хорошо, – уговаривала себя Катя. – Пусть у Таши будет собственная Ленка. Они даже похожи немного, хотя до Хлюдовой этой девочке еще есть и есть». Но уговоры помогали мало, и разобиженная Катя назло неизвестно кому купила горящую путевку в Турцию, где изжарилась, устала одновременно от многолюдья и одиночества, отравилась несвежим салатом и вернулась в Москву совсем не в том состоянии, в котором стоило бы начинать выпускной год дочери со всей его нервотрепкой: репетиторами, экзаменами, учительскими истериками и запугиванием: «Лентяи! Не сдадут! Не поступят!»

Но год, вопреки ожиданиям, оказался не таким уж страшным. В первую очередь благодаря Таше, которая по-старушечьи сварливо отказалась от материнской помощи и даже репетиторов нашла себе сама. Занималась по скайпу («это дешевле»), вечерами сидела над учебниками, на выпускной деньги сдавать запретила («я не пойду на эту тупую тусовку»), на экзаменах набрала неплохие баллы. Вот только выбор специальности Катю удивил.

– Таша, а почему культурология? – Катя резала торт, покупка которого была заранее согласована с дочерью. – Красивый, да? И должен быть вкусный. Ты обещала, что хотя бы попробуешь. Ради такого случая можно, правда? Забудь о своей диете хоть на один день.

– Тебя что-то не устраивает? Это я про поступление. – Таша плюхнула на Катину тарелку большой кусок и отпилила от него узенький ломтик для себя.

– Нет, конечно, это же твоя жизнь и твой выбор! Просто мы это не обсуждали. Говорили о всяком гуманитарном, но… А где работать потом? Ты уже думала об этом?

– Ма, какая разница? Социология, филология, культурология… Это так, для родителей и прочих старперов из прошлого века, которым зачем-то корочка нужна. В нормальном мире уже давно неважно, какой у тебя диплом, главное – что ты умеешь. И у нас скоро будет то же самое.

– Ну, может быть. – Катя в сомнении пожала плечами.

– Что может быть? – Таша рассердилась. – Не может быть, а точно! И вообще, кому я это объясняю? У тебя самой диплома нет. И что, тебе это помешало?

Катя вспыхнула:

– Это совсем другое дело! Я же тебе рассказывала, почему не смогла доучиться: умерла мама, а потом родилась ты, и мне пришлось…

– Да, я помню. А мой отец был хорошим человеком, но так сложилось, что вы расстались, и он не знает о моем существовании. Да, мам? А иначе он бы, конечно, заботился обо мне и, возможно, даже сидел бы сегодня тут, с нами, и жрал этот жирный торт. – Таша отвернулась к окну и после нескольких секунд молчания сказала уже мягче: – Ладно, не парься. Человек имеет право на тайны, я помню. Только не забывай, что я тоже человек.

Тень того разговора еще долго бродила по их общему дому. Но в конце концов была изгнана: бормотанием чайника, шкворчанием яичницы на сковороде, бархатным шорохом кистей и фломастеров по бумаге, голосами и смехом Ташиных друзей из института, из хора, с лекториев по литературе, искусству, антропологии и даже с курсов по программированию.

Катя не понимала, как дочь все успевает, но она как-то справлялась, умудрялась сдавать сессии, на втором курсе устроилась в эвент-агентство и со временем совсем перестала просить у матери деньги. Так что к двадцати Ташиным годам Катя получила в соседки по квартире спокойную, уверенную в себе и во всех смыслах независимую молодую женщину, которую обожала и немного побаивалась. И ревновала – очевидно даже для самой себя.

Ее беспомощные попытки вернуть себе хотя бы видимость контроля над неожиданно и окончательно выросшей дочерью пресекались Ташей вежливо, но бескомпромиссно. На настоятельную, почти истеричную просьбу матери не ходить на митинг за свободный интернет она ответила с ласковым высокомерием взрослого по отношению к несмышленому ребенку:

– Ма, ты же понимаешь, что не можешь мне ничего запретить? То есть можешь, конечно, но я бы не хотела с тобой ссориться. Так что пусть у моих планов будет уведомительный характер, как должно быть у митингов. А нынешний, кстати, еще и согласованный, так что мне абсолютно ничего не угрожает. А хочешь, вместе пойдем? Нет? Ну ладно. Но нас там целая толпа собирается, а после сюда приедем посидеть. Ты не против?

Против? Как тут можно быть против? Так она хотя бы на глазах, в тепле и безопасности. Катя здоровалась, подавала тапки, кидала на диван в гостиной куртки и пальто, резала бутерброды, таскала их подносами в Ташину комнату вместе с литрами чая или компота – в зависимости от сезона. Таша и Соня (которая приезжала чаще других, а иногда и ночевала) ритуально изображали желание помочь, но Катя махала руками и бежала за следующей порцией того-сего, сопровождаемая звонким девичьим голосом:

– Сегодня любой, у кого есть совесть и мозги, просто не может не быть интерсекциональным феминистом! Вне зависимости от гендера, кстати!

Шум, гам, смех, негромкая музыка, алкоголь в умеренных (чаще всего) количествах, чипсы и пицца, пол-литровая банка на балконе, почти доверху набитая окурками – молодость, горячность, бесстрашие, ощущение собственного бессмертия. Катя любила, когда гостей приходило много и дверь в Ташину комнату не закрывалась; все ходили туда-сюда: попить, пописать, позвонить, пошушукаться в коридоре, потискаться там же, в темном углу возле вешалки. Катя слушала споры, запоминала, искала смысл незнакомых слов в интернете: газлайтинг, виктимблейминг, менспрединг, фэтшейминг. И все высматривала среди Ташиных друзей одного, особенного. Должна же она – такая яркая, умная, талантливая, лучшая на свете – нравиться, быть любимой, любить сама? Но Таша была ровна со всеми; всех, вне зависимости от пола, чмокала при встрече; с любым могла обняться, надолго прижавшись как к родному. Неведение мучило, но спрашивать впрямую было бессмысленно. Катя долго искала и в конце концов нашла, как ей казалось, приемлемый способ.

– К тебе заходит один человек, – разговор она начала исподволь.

– Ко мне много человеков заходит. – Таша старательно мазала блин вареньем и сметаной. Период цветной капусты и куриной грудки ожидаемо сменился на краткий миг любви к сладкому, жирному и копченому, и Катя с удовольствием пекла и жарила для своей девочки, которой никакие диеты и в помине были не нужны. – Кого ты имеешь в виду?

– Такой… Или такая? Всегда в джинсах, черной толстовке и почти налысо стриженная. Или стриженый? Я никак не