Впервые за тридцать лет Клава почувствовала ту самую жажду. Она нарастала с каждой минутой. Прошла всего пара минут, как желание задушить Комарова наполнило ее до краев. Клавдия вспомнила своего первого. Который пах бензином и травой. И подумала, что последнего тоже нужно удушить в машине. И поставить жирную точку на череде преступлений…

Жаль, этого, последнего, чисто убить не удастся. Слишком здоров.

Тут зазвонил телефон Комарова. Он достал его, поднес к уху.

— Слушаю. Романыч, ты? — Багров звонит, поняла Клава. — Я тут немного занят… Что говоришь? Казачиху доставили в Москву? Оперативно. Встретить хочешь ее? Со мной? Почему именно… А, мой сынок решил променять это на свидание. Вот дурачина. Конечно, я буду с тобой. На Казанский или Курский подъехать? Все, жди… А, тебя подбросить? Свою колымагу куда дел? Просто я пока туда-сюда… Ладно, сейчас соображу, как лучше сделать, и перезвоню.

Положив трубку, Комаров проговорил:

— Незадача. И что делать? Отказаться от долгожданной встречи? Не смогу. Задушить Клавдию сейчас? Но это будет грязно и как-то несправедливо по отношению ко мне. Последнюю жертву я хотел бы принести в торжественной обстановке. Еще надо подкинуть улики дурачку Гришке Матросову — Казаку.

— Я умираю, — прохрипела Клавдия.

— О, очнулась. Быстро ты…

— Умираю, — повторила она, схватившись за сердце. — Не чувствую руки… — И, вспомнив, как в фильмах показывали людей, свалившихся с инсультом, начала кривить лицо.

— Нет, давай не сейчас.

Дальше у нее должна была измениться речь, поэтому Клава перешла на шамканье:

— Наклонись, я тебе признаюсь кое в чем напоследок.

Комаров приблизил свое лицо к ее.

— Казачиха — это я! Ты поймал не ту… — И тут Клавдия схватила его за уши и со всей силы долбанула лбом по носу. Из него брызнула кровь. Она залила бы ей глаза, если бы Петровская вовремя не переместилась. После этого она перевернула Алексея на спину. Сама взобралась на него. Коленом надавила на кадык. Он хрустнул…

Человек хрупок. Даже такой большой, как бывший опер Алексей Комаров.

Он умер меньше чем за минуту. Как все остальные. Когда глаза его застыли, Клавдия подняла струну, выпавшую из рук покойника, обернула ее вокруг шеи и затянула. После этого вытерла окровавленные руки о бандану Комарова, слезла с него, достала телефон и набрала последний номер.

— Это Роман Багров? — спросила она.

— Да, а вы кто? — растеряно проговорил майор.

— Я та, кто хочет встретить Ларису Казакову с поезда. Так на какой вокзал подъехать?

— А где дядя Леша?

— Со мной в машине. Он не может говорить. И забрать вас. Потом узнаете почему.

— Клавдия Андреевна, не вы ли это?

— Я ли. Так что? Куда подъезжать?

Он сказал. Клава тут же отключилась. Потом пересела на водительское сиденье, завела мотор и поехала встречать сестру Ларису.

Она вышла из вагона. Осмотрелась. Вокзал тот же. Платформы на прежних местах. Некоторые поезда узнаваемы. Такие же ходили в прошлом веке. Получается, мало что изменилось…

Декор не в счет. Брусчатка, подсветка, турникеты, логотипы — все это мелочи. Казанский вокзал и вся Комсомольская площадь не поменяли ауру. Ларисе она нравилась. А Клавдии, помнится, нет. Она предпочитала аэропорты. Отправлялась на отдых самолетами. Реже машиной. А Лариса обожала и поезда, и вокзалы. Было в них что-то душевное, пусть суетливое и неаккуратное.

— Куда мы сейчас? — спросила Лариса у адвоката.

— Нас встречают люди из ФСБ, спрóсите у них. Но, думаю, в какое-нибудь СИЗО.

— Что-то я не вижу никого.

— Нас ждут на парковке у здания вокзала. До нее мы вас доставим. Потом передадим федералам.

Женщина-сопровождающая двинулась к подземному переходу первой. Они с Ларисой были пристегнуты наручниками. Еще у нее был пистолет. И шокер. А еще кастет. Транспортировали Казачиху как настоящую маньячку. Но не киношную. Сама Лариса фильма «Молчание ягнят» не видела, но Баржа ей рассказывала его сюжет. В том триллере Ганнибала Лектора перевозили связанного по рукам и ногам и в маске.

— Еще будет представитель МВД, — продолжил адвокат. — Вы уже с ним знакомы. Это майор Багров из уголовного розыска.

— Надеюсь, за то время, что мы с ним не виделись, больше никого не убили?

— Я не в курсе.

— Какой-то вы слишком неосведомленный.

— Стараюсь не вникать в то, что меня мало касается.

Больше она вопросов не задавала. Просто озиралась по сторонам. Смотрела и ловила ароматы. Ее волновал один.

— А что, сейчас жареные пирожки на вокзалах не продают? — поинтересовалась она у своей конвоирши.

— Почему? Везде их полно.

— Тогда почему не пахнет?

— Вытяжки, наверное, хорошие. Вот чебуречная. Там есть любая выпечка.

— Прошу вас, купите мне жареный пирог с рисом и яйцом, — взмолилась Лариса. — А лучше два.

— Потом, — буркнул адвокат. — Нас ждут.

— Да ладно вам, — вдруг встала на сторону Лары сопровождающая. — Минутное же дело. Человек, может, о вокзальных пирожках мечтал долгие годы. Я сама пончики из детства помню. С сахарной пудрой. У метро стояли палатки. Потом снесли их. Сколько ни покупаю сейчас, все не те.

Через ту самую минуту в руке у Казачихи оказалось два пирога. С рисом и яйцом не нашлось, но ей купили с капустой и картошкой. Наверное, они тоже были не такими, как когда-то. Не теми пончиками с сахарной пудрой из детства, но… Ларе казалось, что ничего вкуснее она не ела.

Они вышли на привокзальную площадь. И вот она-то изменилась. Столько машин! Поодаль, на парковках, на дорогах… И огней масса. Светло, почти как днем. Не сказать, что красиво, непривычно. Подсветка старинных зданий вокзалов подчеркивает их архитектурные красоты, но позволяет рассмотреть и мусор, и разбитые тротуары, и неопрятные лавчонки…

И сердитых людей!

Стоило уезжать из колонии, чтобы увидеть те же мрачные физиономии.

— Здравствуйте, Лариса Андреевна, — услышала Казачиха мужской голос. Когда обернулась, сподобилась лицезреть двух хорошо одетых мужчин. Оба в костюмах, при галстуках. — Мы за вами.

— Куда вы меня? В СИЗО?

— Нет, переночуете в служебной квартире. Помоетесь, отдохнете, покушаете. Закажем вам пиццу или суши, что пожелаете.

— Выпить дадите?

— Нет, извините.

— А если мальчика по вызову пожелаю? — усмехнулась Лара. — Вместо пиццы. На зоне меня кормили, но сексуально не обслуживали.

— Это у вас юмор такой или вы всерьез?