легонькую посадите… уж не оставьте… прошу я вас… Вас Бог за это наградит… Ведь хоть Юлия Васильевна и в дочки ее изволит брать, да где же ей каждую минуту ребенком заниматься… Известно, что часто и в детской, али там в какой своей комнатке будет… Тоже когда в гости уедут, или к самим когда гости приедут… Вот тогда уж вы ее и научите… завсегда вам буду за это благодарна…

– Извольте, что же… Я уж баловаться не дам… Терпеть не могу…

– Ну, уж она теперь вашей внучке пошевелиться не даст… Заморит за работой, – сказала Афанасья Ивановна смеясь.

– Ну да еще теперь какая она работница… Я только прошу, чтобы не больно баловался ребенок, так ему дать когда что в руки, заместо игрушки, чтобы хоть к иголке-то приучилась. А то где еще: какая с нее работа…

– Ну, напилася, – сказала Маша, опрокидывая пятую чашку. – Теперь пойду посмотрю, что мой пострел делает…

– Надо и мне наведаться к своим: чай, дожидаются-поди меня… – прибавила со своей стороны Прасковья Федоровна, приподнимаясь… – Прощайте покудова, Афанасья Ивановна… Покорнейше благодарю за ваше угощение и приятное знакомство… Пришлите сказать, как Юлия-то Васильевна проснутся, да и их-то повестите, что, мол, дворянин Осташков дочку привез.

– Хорошо, хорошо… Да вы где же дожидаетесь-то?

– Да тут у вас, на дворе…

– Ах, так как же это: вы хоть сюда бы вошли, в девичью…

– Очень бы хорошо, Афанасья Ивановна… Со мной и дочка… Да как бы господ-то не прогневить… Им-то не сделать противность…

– Нет, ничего, приходите… Что за беда такая – вы шуметь не станете, не разбудите никого…

– Так очень хорошо-с: мы сейчас придем…

– Ну а я коли покудова одеваться стану: чай, и барыня скоро встанет.

Прасковья Федоровна, возвратившись к зятю и дочери, нашла их в беседе с кучерами, которые подтрунивали над Осташковым, к большому огорченно и беспокойству Катерины, не видавшей еще, как холопы тех господ, к которым ее глава ездит в гости, обращаются с ним. Она и не подозревала, что Никеша очень привык к этим неприятностям и что от самых господ он слышит и переносит и не такие речи, когда они развеселятся и захотят потешиться на счет своего бедного собрата.

Прасковья Федоровна, по сконфуженному виду зятя и беспокойному лицу дочери, а еще больше по оскаленным зубам кучеров, отгадала положение своих присных и, желая сделать приличное внушение невежам, торжественно объявила, что она познакомилась с Афанасьей Ивановной, что та, вероятно с приказания господ, напоила ее чаем и что их просят в дом: пока господа почивают, так в девичьей подождать…

– Ну, ты, барин, там девкам-то спуску не давай!.. – сказал кучер Рыбинского. – Ты за Афанасьей-то Ивановной там примахнись…

– Как вам не стыдно, – возразила с упреком Прасковья Федоровна, – какие вы речи говорите женатому человеку, да еще и при жене его…

– Что же не говорить-то: он по этой части ходок… К нам приедеть когда, девки не знают, куда от него прятаться…

– Ну уж это вы напрасно… – говорил Никеша, тряся головой и, видимо, обиженный…

– Как вам не стыдно: ах, я, право, удивляюсь, – говорила Прасковья Федоровна. – Нет, в наше время деликатнее были люди… Что он бедный человек, так и надобно его обижать: однако же ведь он хоть как ни беден, а все-таки дворянин, благородный… Ваш господин им не гнушается – в гости к себе принимает… А вы так его обижаете кровно…

– Да чем я его обижаю… – отвечал несколько смущенный кучер. – Вот еще какая!.. Откуда пожаловала, из какой столицей!.. – обратился он со смехом к другому кучеру.

– Не говори, парень… Фу ты, ну ты, шире грязь, навоз едет…

– Да не хорошо, не хорошо, господа, – продолжала оскорбленная Прасковья Федоровна, не обращая внимания на оробевшего Никешу, который дергал ее за рукав, чтобы прекратить дальнейшую ссору: он знал по опыту, как неприятны бывают для него последствия подобных столкновений.

– Перестаньте, маменька, пойдемте! – твердил он, переминаясь на месте.

– Кого хотите спросите, господа кучера, никто вас за это не похвалит, – продолжала Прасковья Федоровна. – И опять вы порочите такую уважительную женщину, Афанасью Ивановну… Неужто она станет этакими пустяками…

Оба кучера вдруг громко захохотали.

– Тут смеяться нечему, а совеститься следует, что этакую мораль нехорошую на добрых людей пущаете. Вот я бы пошла да рассказала Афанасье-то Ивановне, что вы про нее говорите; не больно бы, чай, она спасибо вам сказала… Тоже при барыне находится: худую-то славу про нее распускать по одному этому так не следует…

– Да что ты разносилась больно, знаем мы Афанасью-то Ивановну, по прежде, чай, твоего… Полно фуфыриться-то… Ишь ты!.. Сбируны какие приехали, даряще ломаются… Знаем мы вашу братью… Ишь ты… чванство какое показывают… Видали мы, нас не испугаешь…

– Маменька, да пойдемте… отстаньте.

– Только, что не приходится мне, старухе, с тобой, мой любезненький, говорит-то, да и некогда, а то бы я с тобой поговорила. Пойдемте-ка: нас, чай, там дожидаются…

– Подите-ка!.. – говорили вслед ей со смехом кучера. – Ишь ты, распустила какие известия. Извольте чувствовать… А вот не дам клячонке-то ни сена, ни овса, как приедет к нам барин-то большой, так и будет знать… Всякая тоже сволочь уважения требует… Голытьба этакая…

– Напрасно вы это, маменька, связались… – говорил с упреком Никеша.

– Не все ведь им уважать надо, Никанор Александрыч, иной раз следует и себя показать… Хамы ведь они… чего от них ждать…

Прасковья Федоровна ввела Осташкова с дочерью в девичью. Здесь они застали Машу, которая, держа в одной руке кисейный рукав, а в другой ухо Ульяши, с большою горячностью делала ей какие-то замечания.

– Это чисто? Это называется чисто? Это?… Этак ты чистишь?… Этакие ты рукавчики барыне приготовила? Этакие?… – спрашивала она, потрясая рукавом и после каждого вопроса дергая Ульяшу за ухо, вследствие чего Ульяша после каждого вопроса приседала, морщилась, вытягивала вперед шею и поднимала обе руки кверху. Осташковы в молчании остановились перед это сценой.

– Я тебе дам, пострел… Погоди ты у меня… – сказала Маша, заметивши посторонних и оставляя ухо своей жертвы.

– Али провинилась девочка? – заискивающим голосом спросила Прасковья Федоровна.

– Надоела окаянная… Каждый день с ней у меня битва!..

– А ты бы, девочка, старалась, не доводила бы себя до этого… вот тебе и было бы хорошо… Вот это моя дочка, Марья Александровна, а это вот внучка… барышня наша… вон еще какой птенчик…

– Ну вот ты у меня, барышня, смотри же не шали, не перенимай с Ульяшки, а то и тебе этак же будет… Видела, как кто шалит-то?…

– Зачем же?… Она