себя до этого не будет доводить… – возразила несколько обиженная Прасковья Федоровна. – Она должна помнить, что она барышня. Станет ли она брать пример с горничной девочки. А что, Марья Александровна, барыня еще не изволили вставать?…

В эту минуту послышался из соседних комнат звонок.

– А вот звонит, значит, проснулась… Ну, Ульяшка, коли барыня будет что говорить, право засеку, вот те Христос… Приготовила ли, пострел, воды-го умываться?… – С этими словами Маша ушла из девичьей.

– Черт, дьявол этакой, только и знает, что дерется… – бормотала про себя Ульяша.

– Что, али Марья-то Алексеевна не в Афанасью Ивановну – взыскательна, сердита?…

– Куда ей равняться с Афанасьей Ивановной, дьяволу этакому… От нее только и жди, что разве обругает да прибьет…

– Сама, душенька, видно, себя до того доводишь… – наставительно сказала Прасковья Федоровна.

– Как же?… Да с кем она не ругается?… Со всеми… Небось как с поваром с Данилом все ночи напролет гуляет, так с тем не ругается, не смеет… Тот и сам прибьет.

– Ах, ах, девочка, разве тебе можно это говорить… Поделом, видно, тебя и наказывают… Разве ты это должна знать и понимать… а?… Ах!.. Нехорошо, девочка, нехорошо!..

– Чего нехорошо-то… Как мне не знать, она сама когда меня за ним посылает сказать, что господа улеглись, чтобы приходил… И Афанасья Ивановна сколько раз видала.

– Перестань, девочка, перестань… Не твое это дело… Тебе и говорить об этом нейдет… – говорила Прасковья Федоровна, сердито потрясая головой.

«Однако как дворня-то распущена, – думала она между тем, – вот что значит старшего-то человека не было… Ну уж, будь я здесь, у меня бы в девичью мужчина не пришел ночевать… После надо будет, познакомившись, и об этом внушить Юлии Васильевне. Ей, чай, этого и в воображение не приходит… Пожалуй, этак и ребенок того насмотрится… Долго ли… Нет, надо будет сказать…»

Афанасья Ивановна приотворила дверь в девичью и велела подавать умываться барыне…

– Про вас я говорила, что вы приехали, – сказала она, обращаясь к Прасковье Федоровне. – Подождите: вот сейчас оденется и позовет вас.

Но Осташковым пришлось еще долго дожидаться; одеванье Юлии Васильевны продолжалось часа два. Прасковья Федоровна и Катерина, с Сашей на коленях, скромно и терпеливо сидели в уголку, потихоньку разговаривая между собою, и торопливо останавливали и приказывали молчать Сашеньке, когда она, по неопытности ребенка, раскрывала рот, чтобы спросить о чем-нибудь мать или бабушку. Осташков, наскуча сидеть, ходил по девичьей тихими и нервными шагами, каждый раз останавливаясь и оглядываясь, когда, бормоча себе что-то под нос с недовольным видом, входила Маша, брала какую-нибудь принадлежность туалета барыни и снова уходила или стремглав пробегала чрез девичью Ульяны… В эти минуты и Прасковья Федоровна с Катериной прекращали свою беседу, ожидая, что позовут их к барыне, взглядывали на Сашу и охорашивали ее.

– Как еще оне дело-то делают, как они еще служат-то!.. – говорила Прасковья Федоровна дочери, смотря на суетню горничных. – Старшего человека в доме нет!..

Наконец Афанасья Ивановна позвала их и велела идти за собою.

IV

Вследствие своих роскошных привычек, а отчасти по бестолковости и беззаботности характера, Кострицкие, приехавши в городок, где застает их наша история, наняли самую большую квартиру, какая только была в городе, несмотря на то что новое место было невыгодное и не могло дать прежних средств для жизни. До самого знакомства с Рыбинским половина комнат в этой квартире стояла пустая, без всякой мебели, но с тех пор, как предводитель стал останавливается у лесничего, вся квартира мало-помалу наполнилась мебелью и приняла очень приличный вид. Юлия Васильевна имела свой особенный будуар, в котором, разыгрывая роль великосветской барыни, совершала свой туалет с помощью Афанасьи Ивановны, Машки и Ульяшки. Она еще была в утреннем пеньюаре, когда к ней ввели Осташкова с дочерью, женой и тещей. Никеша подошел к ручке.

– Здравствуйте… Покажите-ка мне мою будущую дочку…

– Вот, матушка, Юлия Васильевна, отдаем в полное ваше покровительство: не оставьте…

– А, да она прехорошенькая… Ну, поди сюда, поди ко мне… Как ее зовут?

– Сашенька… Александра…

– Саша… Ну, поди ко мне, Саша.

Сашенька почему-то оробела и уцепилась ручечками за платье матери.

– Поди же, глупенькая, поди к своей маменьке. Целуй у нее ручку… – говорила Прасковья Федоровна, подводя Сашу к Юлии Васильевне.

Саша подходила боком и недоверчиво, искоса посматривая на названную маменьку и держа палец во рту.

– Зачем же палец-то в рот запихала? – говорила бабушка. – Вынь пальчик, опусти ручку… Экая глупенькая… Глупа еще, матушка… Ничего не видала.

– Да вы ее не троньте… Право, прехорошенькая будет… Какие глазки у ней славные, веселые… Атонази (так звала Юлия Васильевна Афанасью Ивановну), посмотри – ведь, право, прехорошенький ребенок… Только как она смешно у вас одета… Ха, ха, ха! Что это, разве можно так одевать ребенка! Ха, ха, ха… Платье с глухим воротом, с длинными рукавами, длинное, до самых подошв… Бедненькая…

– Ну, матушка, извините: мы ведь в деревне мод-то не видим… – оправдывалась Прасковья Федоровна.

– И как она запылилась, бедная, от дороги, и голова как намазана… Фи! Маслом… Нет, Атонази, ее надо вымыть, причесать, напомадить… Прикажи Маше. Да сейчас же сшить ей платье и панталончики… Ее надо привести в порядок… Она будет славная девочка… Саша, хочешь ко мне в дочки?…

– А?

– Хочешь быть настояний барышней? Хочешь, чтобы я тебе сшила платье, хорошее платье, не этакое… а хорошее, нарядное… ах какое!.. Хочешь?…

– Хочу…

– Хочешь… Ну и хорошо… Мсье Осташков, что же вы меня не знакомите: кто же это, верно, ваша жена?…

– Вот это жена-с… А это ее маменька.

– Ну, очень приятно…

Катерина поклонилась, подошла и хотела поцеловаться. Юлия Васильевна поняла ее движение, но по какому-то барскому высокомерию хотела притвориться, что не поняла, и откинулась в сторону; Катерина смутилась и отступила шаг назад. Юлия Васильевна улыбнулась.

– Ах… вы хотите поцеловаться, – сказала она. – Ну, поцелуйте… – И она подставила свою щеку, Катерина облобызала ее от чистого сердца.

– Ну, вы отдайте мне вашу дочку… Я у вас ее отниму… Она мне очень нравится…

– С тем привезли, матушка… Не оставьте, будьте второй матерью… – отвечала Катерина и отерла выступившие слезы.

– А вы не плачьте… Я хочу, чтобы вы отдали мне ее от чистого сердца, с радостью, а не со слезами. Я ее буду воспитывать, как родную дочь.

Катерина не могла удержаться, зарыдала и упала в ноги Юлии Васильевне.

– Будьте ей, матушка, заместо меня… Не оставьте… – говорила она, всхлипывая. – Мне уж так не обучить ее…

– Ах, что же это вы делаете… Встаньте,