заспанным лицом и начала плескаться водой из повешенного у кухни умывальника. Прасковья Федоровна подошла к ней.

– Тебя как зовут, миленькая? – спросила она.

– Ульяшкой.

– Ты в горницах?

– Да-с…

– Юлии Васильевны?

– Да-с.

– Встали оне или нет?

– Нет, еще не встали.

– И никто из господ не встал?

– Где еще встать: только что мы подымаемся.

– А Афанасья Ивановна… проснулась или нет?

– Нет… Она иной раз дольше господ спит…

– Что она у вас строгая, взыскательная?…

– Нету, веселая… Редко когда толкнет разве только, а не дерется…

– Ведь у вас барыня-то, Юлия-то Васильевна, очень добры…

– Ну, барыня-то скорей рассердится… Да вы от кого? Что вам надобно?…

– Я, миленькая, сама от себя… к вашей барыне, да вот и Афанасию-то Ивановну мне бы повидать нужна. Как проснутся, так прибеги мне сказать радость… Я тебе колобок дам за это. Прибежишь?

– Отчего не прибежать… Да погодите: я сбегаю посмотрю… Коли проснулась, так я и прибегу: скажу вам…

«Ну это еще, слава Богу, что старшая-то не сердита, – подумала Прасковья Федоровна. – Для чужого ребенка нет того хуже зла на свете, как бывает от нашего брата, коли зол да сварлив».

Через несколько минут явилась Ульяшка на всех рысях с известием, что Афанасья Ивановна проснулась, получила обещанный колобок и осталась очень довольна. Глодая его, она с любопытством посматривала на Катерину, на Осташкова и особенно на маленькую Сашу.

– Ну, Ульяша, а ты меня проводи же теперь к Афанасье Ивановне, да как-нибудь с заднего крыльца, чтобы господ как не обеспокоить.

– Пойдемте… Я вас в девичью провожу, а тут рядом и Афанасья Ивановна спит. Пойдемте.

Прасковья Федоровна последовала за Ульяной.

– Да вы, маменька, что же хотите делать? – спросил ее вполголоса Осташков.

– Уж пусти же ты меня, Никанор Александрович… уж поверь ты мне! Я знаю все эти порядки. Ничего к худому не сделаю, не бойся…

– То-то, смотрите… чтобы после как до господ чего не дошло…

– Уж будь ты покоен… Неужто уж так-таки я совсем из ума выжила… Ах, батюшки мои… говорю – побеспокойся… Пойдем, Ульяша.

– Пойдемте… Ничего… Она у нас веселая… Ничего…

– Да она у вас за барыней, что ли, ходит, или при ключах?…

Девочка на минуту как будто задумалась.

– Да она завсегда с барыней… И одевает уж всегда она.

– Ну а насчет кладовой, кто же у вас? Там выдать что, принять?… Она же, Афанасья Ивановна, али сама барыня?…

– Да когда Маша, когда и Афанасья Ивановна ходит… А то повар…

«Ну, уж это порядка немного… – подумала Прасковья Федоровна… – Эх, лета мои ушли! Послужила бы я здесь… А может, и возьмет… На такой порядок не мудрено потрафить…»

В это время Ульяша ввела ее в девичью, где Маша, горничная лет двадцати с глуповатым лицом, гладила юбки.

– Ну где, пострел, бегаешь, барынины воротнички до сей поры не подсинены… Я, что ли, все буду за тебя делать?… Вот надеру вихор, пострел этакой… – такими словами встретила Марья девочку.

– Да вот к Афанасье Ивановне, – отвечала она. – Я сейчас подсиню, мне недолго.

– Здравствуйте, Марья… Не имею чести знать, как по отчеству…

– Здравствуйте… На что вам Афонасью Ивановну?… Знакомая, что ли?

– Нет, еще не знакома, а желаю получить ихнее знакомство, также и ваше…

– Да Афонасья-то Ивановна спит еще, кажись.

– Нет, не спит. Я заглядывала: так лежит… – вмешалась Ульяша.

– Да вы кто такие?…

– Да я ваша же сестра была, из дворовых, да только что Господь за простоту видно превознес: госпожа отпустила на волю, а дочку Бог привел выдать за дворянина, за благородного, помещика.

– Ну вот-с. Так поди скажи – коли, Ульяшка, Афонасье-то Ивановне да приходи, пострел, чисти воротнички.

Ульяшка бросилась было исполнять приказание, но дверь в каморку Афанасьи Ивановны отворилась, и сама она выглянула из нее. Услыша чужой голос и свое имя, она встала с постели в чем была, чтобы посмотреть на незнакомое лицо.

Прасковья Федоровна ей поклонилась.

– Здравствуйте, Афанасия Ивановна… Позвольте с вами познакомиться… – сказала Прасковья Федоровна, раскланиваясь.

– Извините, я еще не одемшись… Да ничего… войдите… уж не обессудьте: в чем застали.

– Э, полноте, матушка… Мы старые люди, не взыскательны… Желала очень найти ваше знакомство, Афанасья Ивановна.

– Очень приятно… Уляшка, Уляшка, а ты приготовь мне умыться-то да самовар поставь.

– А я к вам, Афанасья Ивановна… Не лишите вашего приятного расположения… так как вы теперь находитесь при Юлии Васильевне и много от вас будет зависеть… Вы, может, слыхали о дворянине Осташкове… Я теща ему буду.

– Как же, мне говорила Юлия Васильевна. Она вашу внучку берет к себе в дочки, так вы, верно, по этому случаю…

– Именно… точно-так… Прошу вас: не оставьте и вы своими ласками девчонку… Что еще она?… Прыщик, ничего не понимает… Ей нужно доброе наставление…

– Ну уж, матушка, я с ребятишками возиться не люблю и не умею: в няньки я не гожусь… Я и барыне так сказала…

– Да где уж вам возиться… Я не к тому и говорю… А как наслышана о вашем добром сердце, так прошу только не оставить ребенка, и чтобы обижен не был, потому доброго человека найти днем с огнем, а злых сердцов несть числа…

– Я, матушка, такой карактер имею: никого не трону, только меня не троньте… У меня карактер веселый: у меня, чтобы все пело да плясало вокруг – вот у меня какой карактер… Да здесь скучно… Вот у нашего барина, так этим весело… Право, у меня такой карактер… А чтобы обидеть человека изнапрасна – этого у меня нет…

– Это и всего лучше, Афанасья Ивановна: за это вас Господь не оставит…

– Ну, уж оставит ли, нет ли, а только у меня карактер такой… Кабы мне жить в большом городу, да на своей воле, да при деньгах, я бы, кажется, все пиры сводила… Право…

Прасковья Федоровна подобострастно улыбнулась.

– Годы это все делают, Афанасья Ивановна, молодые годы!..

– Полноте-ка, какие уж годы: мне ведь уж за тридцать много перевалило… Нет, а так, уж такой карактер…

– Что же, это счастливый карактер… Афанасья Ивановна…

– Ну, уж не знаю как вам сказать… Не взыщите: я умываться стану…

– Умывайтесь, матушка, умывайтесь.

Разговор на время прекратился. Прасковья Федоровна внимательно смотрела на Афанасью Ивановну. Природа, как видно, одарила последнюю не только веселым характером, но и здоровым телосложением. Здоровье так и прыскало с ее румяных щек, полных плечь и круглых мускулистых рук. В глазах ее светилось добродушие, но в тех же глазах, а особенно в улыбке, ухватках, во всей фигуре проглядывало какое-то нахальство и беспутство. Видно было