Усмиренный воспоминаньем об Учреждении, Марат уснул на киносеансе, как Адик в свой последний день, и закричал, пытаясь вывалиться за стены сна, Эля сердито принялась пихать его в бок — в точности как ее мать полуживого уже Владилена Зотова. Марат очухался и долго не мог сообразить, что не заперт в шкафу в Учреждении, а с комфортом сидит в темном зрительном зале кинотеатра, на курорте, удалившись от шкафа Кастелянши на расстояние маленькой, насыщенной событиями жизни.

Фильм близился к концу, Марат, резко обернувшись, не обнаружил Глухого, пропала также баба Шура, зато в восьмом ряду на пятом месте прямо перед собой он увидел макушку Жеки, которая заслонила экран; может, она давно тут сидит, может, недавно, но в этот момент кассирша вдруг поднялась и ушла вниз по лестнице. Марат поглядел на Элю — как она, приоткрыв рот, смотрит прямо перед собой на главную героиню, красивую девочку, стриженную под пажа, с печальным ртом скобкой, и так же, как она, приехавшую к морю; красавица оказывала знаки внимания главному герою. Его соседка явно завидовала артистке и ставила себя на ее место. Эля даже принялась бросать на Марата взгляды искоса — наверное, пыталась и его встроить в систему отраженной мечты (в качестве дублера главного героя), но покривилась, поскольку Марат никак не встраивался. Если бы она знала, что он и плавать-то едва умеет, не то что ласточкой нырять с носа яхты киношников!

Вдруг он заметил, что половинка двери, ведущей в фойе, приотворилась; ему показалось, что какая-то возня происходит в портьерах, будто кто-то запутался и не может выбраться — запоздалый зритель? Наконец, чья-то темная фигура, остановившись на краю, принялась, выставив голову между шторами, что-то высматривать не на экране, а в кинозале. Марат по волнистому парику узнал Лору — видимо, она не послушалась Тоню, не легла, чтобы проспаться от винных паров, а вернулась в кинотеатр — верно, за Элей. Он, в свою очередь, ткнул девочку в бок, чтобы пробудить от навеянного киномехаником сна, собираясь указать на мать, но тут шторы заходили ходуном, Лора скрылась за ними и вдруг завизжала, точно собачонка, получившая удар ногой, перекрывая рокот экранных голосов, вывалилась из-за портьер, согнутая пополам, пытаясь удержаться, вцепилась в занавеску, которая натянулась, — и упала на бок. Парик отлетел в сторону. Марат, спотыкаясь об ноги сидящих в ряду, а потом перескочив через сиденья пустующего почему-то переднего ряда, первым оказался подле упавшей. Кто-то из зрителей тоже заметил неладное — несколько мужчин с разных концов зала торопливо двинулись к месту инцидента. Двойные двери, ведущие налево и направо, на улицу и в фойе, под напором спешно покидающих зал распахнулись настежь. Лора лежала в луже… крови. В первых рядах заорали малолетки: кто-то вскочил со своих мест, кто-то остановился, будто натолкнувшись на стену, один с воплем побежал, огибая лежащую по дуге, остальные — за ним.

Марат бросился в кассу: Жека оказалась на месте, он, молча пройдя к служебному телефону, вызвал «скорую помощь»:

— Срочно. Ножевое (выстрела он не слышал) ранение, женщина, Лариса, — как фамилия, отчество, год рождения матери? — строго спросил он у Эли, которая шла за ним как привязанная, без умолку всхлипывая, но тут, взяв себя в руки, четко выговорила:

— Махонина Лариса Михайловна, тысяча девятьсот тридцать седьмого года рождения, проживает…

— Не надо. Кинотеатр на Бытхе, зрительный зал. Пожалуйста, поскорее.

Вместе с тем он наблюдал за реакцией Жеки, и она показалась ему преувеличенной: кассирша вскрикнула, всплеснула руками, потом прижала ладонь ко лбу, бормоча: — Да что ж это такое делается! Ой, какой ужас!

Поручив заботу о девочке Евгении, Марат решил всё же отправиться в квартиру Краба — уж в этом деле истец никаким боком не должен быть замешан; зачем он, Марат, приехал на курорт? Не расследовать же преступления, которых на один квадратный метр площади кинотеатра явно больше, чем нужно! Притом ему вовсе не хотелось попадаться на глаза органам: ножевое ранение в сочетании с лежащим в его кармане ножом могло привлечь к нему нежелательное внимание, а чтобы по горячим следам раскрыть преступление, брать будут тех, кто под рукой. Но не успел он выйти в разверстые двери на волю — вон какой живописно-кровавый закат внизу, над хорошо натянутым синим экраном моря, морщины волн будут видны, если только подойти вплотную, — как услышал причитания бабы Шуры за спиной: «Ой, горе-то какое! Скончалась квартиранточка моя-a! Ребенок теперь на моих руках… Мало мне своих забо-от!» Он решил вернуться в просмотровый зал: несовершеннолетние сбежали от вида распростертого несчастья, но толпа рослых зрителей не расходилась, по-собачьи сгустившись над жертвой. Марат заметил, что какой-то добродей поднял парик, под который, видимо, подтекла кровь — кромка волос приобрела рыжий оттенок, — и повесил на подлокотник крайнего в первом ряду сиденья. Сквозь балюстраду столпившихся зрителей он рассмотрел: баба Шура стоит на коленях подле лежащей в луже крови Лоры. Рану попытались обработать, вложив в нее комья бинтов, — наверное, всё та же баба Шура, учитывая ее профессию медсестры, — но все усилия оказались напрасны. Морской шпион ранил ножом подростка в фильме, но, в отличие от легкой раны киногероя («даже ребро не задето», — успокаивающе звучало из динамиков), рана Ларисы Махониной оказалась смертельной.

Александра Тихоновна продолжала причитать над телом: «Доездилася на куро-орты! Долеталася на дальнюю сторонушку! Бело тело-то порушили! Кровь-руду повыпустили. Крылышки пообломали! Ох, Ларисушка, голова твоя бедовая, и на кого ж ты оставила мужа — ответработника, малую детушку Эльвиру Александровну».

Луч проектора продолжал цедиться из будки киномеханика — на экране мелькали заключительные титры, — но ни один канатоходец не шел по нему, разве что внутри луча плясал лезгинку малярийный комар. Марат поглядел вверх, на стену с тремя амбразурами, и ему показалось, что в среднем проеме мелькнуло лицо.

Когда он вышел в фойе, в глаза ему бросилась массивная ручка двери в виде немого бронзового льва, с поворотным кольцом, вставленным между клыков: из открытой пасти капала… кровь. Он решил, что сходит с ума, — и сунул в пасть указательный палец: ноготь окрасился красным. Понюхал, лизнул — точно кровь.

Чердак оказался заперт на висячий замок — конечно, поднятая кверху крышка гроба подсказала, что чердак использовали как каюту, — и ему пришлось в качестве очередного ночлега опробовать плоскую крышу крайнего в ряду сарая; из иллюминатора чердака, выходящего во двор, он, очнувшись от своего суточного сна, высмотрел, что кто-то раскинул на крыше постель, и теперь, вскарабкавшись по стволу клена и пробравшись по длинному суку и на нём же повиснув на руках, удачно спрыгнул в «номер гостиницы». Скатанный тюфяк со сбившейся на сторону ватой и небольшая, набитая душистой травой подушка, а также несвежие простыни по-прежнему лежали на толевой крыше поверх мешковины. Укрываться оказалось нечем, но и спать на этот раз почти не пришлось: ночь выдалась беспокойная.