тем фактом, что он больше не проводит время со мной. Иногда мне кажется, что я должна выбросить все из головы и двигаться дальше, но потом мне становится страшно, что я пожалею об этом, а вдруг все можно было спасти. Думаю, что начну освобождаться от этого, и, если он действительно хочет, чтобы все изменилось в лучшую сторону, он не даст мне уйти439.

У этой молодой особы отсутствует какое-либо чувство нормативной ясности, которое могло бы послужить ей ориентиром: несмотря на ужасное поведение ее парня, она не уверена в нравственном значении его действий, которые выражены эмоциональным, а не моральным языком. На самом деле субъективация опыта влечет за собой глубокую неуверенность и в собственных чувствах, и в нравственном смысле эмоций, и в действиях других людей. Следует ли ей чувствовать сожаление? Непреклонность? Решимость бороться за свою любовь? Следует ли ей осуждать своего парня? Эти вопросы резко контрастируют с культурами, в которых сексуальность глубоко укоренена и определяется нравственной культурой, и, не имея четких ориентиров, индивиды вынуждены разбираться с ними самостоятельно. Как выразился философ Авишай Маргалит: «Либеральная мораль не признает мораль сексуальную как самостоятельную нравственную сферу. Она отдает дань важности секса в жизни человека, а также осознает его уязвимость перед эксплуатацией и господством. Она признает сексуальность как деликатную область применения общих нравственных принципов. Но она не признает сексуальность как независимую нравственную сферу со своими собственными принципами, также как не считает принятие пищи самостоятельной нравственной сферой. В самом деле, с точки зрения либералов, для сексуальной нравственности места не больше, чем для нравственности принятия пищи»440. Очевидным следствием этого является некоторое безразличие к тому, что философ-юрист Алан Вертхаймер называет «эмпирическим вредом», то есть такого рода вредом, который наносится способности человека иметь переживания441. Господствующие нормы, полагает Вертхаймер, довольно снисходительны по отношению к сексуальному обману. Можно даже добавить, что они довольно снисходительны к расставаниям и даже поощряют их. Разрыв отношений становится безобидным с нравственной точки зрения или, проще говоря, совершенно не относящимся к сфере нравственности. Повторяющиеся разрывы наносят эмпирический вред либо потому, что они делают человека безразличным к вреду, который он причиняет другим людям, либо потому, что это вредит эмоциональной целостности брошенных людей, отрицательно сказываясь на их способности верить в то, что они снова могут испытать подобные переживания.

Александр — пятидесятивосьмилетний бухгалтер из Великобритании. Он женился в двадцать девять лет и развелся в тридцать три. Вот, что он рассказывает о своем опыте:

АЛЕКСАНДР: Я с самого начала знал, что мы не подходим друг другу.

КОРР.: Вы знали это с самого начала?

АЛЕКСАНДР: Да. Честно говоря, даже до того, как женился. Было очевидно, что мы несовместимы, что у нас разные темпераменты.

КОРР.: Развод был болезненным?

АЛЕКСАНДР: Вообще-то нет. Возможно потому, что я этого захотел. Переживание, о котором я рассказывал вам раньше, из-за той женщины, с которой я познакомился после развода, было гораздо болезненней. Я любил ее, очень сильно любил, но после года, проведенного вместе, она сказала, что хочет расстаться [молчание]. Размышляя об этом, я понимаю, что это испортило всю мою жизнь.

КОРР.: Каким образом?

АЛЕКСАНДР: Думаю, этот опыт был эмоционально настолько трудным, настолько мучительным, что я замкнулся, что-то во мне перегорело, я так и не смог больше открыться женщине подобным образом. Может быть, именно поэтому я до сих пор не женат, хотя прошло уже больше двадцати лет после развода. Я так и не смог снова открыться. Ни разу с тех пор. Можно сказать, я был травмирован этим разрывом. Признаться, я этого не осознавал до разговора с вами.

В том же духе рассказывает о своих первых впечатлениях шестидесятисемилетний француз Сирил, работавший журналистом:

Когда я был молод, от меня ушли две женщины, у каждой были свои причины. И обе они сделали это довольно резко. Я был влюблен в них и, думаю, до сих пор травмирован этим. Больше я так никогда и не смог влюбиться. Больше не смог никому довериться. Сейчас у меня замечательные отношения с женщинами, но я никогда больше не влюблялся так, как раньше. Вот почему мне гораздо удобнее иметь сразу несколько отношений. Уже не будешь столь уязвимым, если у тебя несколько отношений одновременно.

Эти примеры иллюстрируют, как разрыв отношений влияет на способность поверить в будущее, что, в свою очередь, порождает психологические и эмоциональные структуры, позволяющие индивиду закрыться, чтобы защитить себя.

В экономической сфере выход стал основным режимом действия рынка для двух его противоположных сторон. Со стороны производства — фирмы выводят свои операции в офшор, закрывают заводы и увольняют работников; а со стороны потребления — отношения больше не строятся на личном знакомстве и лояльности, в крупных магазинах выход становится вполне естественным и привычным вариантом выбора для потребителей, ищущих наиболее выгодную сделку. Как выразился Хиршман в книге «Выход, голос и лояльность» (Exit, Voice and Loyalty), экономисты глубоко убеждены в том, что упущения или потери фирм — это не то, на что следует обращать внимание: «Когда одна фирма проигрывает в конкурентной борьбе, ее рыночная доля поглощается, а ее сотрудники нанимаются другими фирмами, в том числе новичками, в результате чего общие ресурсы могут быть гораздо лучше распределены»442. Нравственное безразличие к расставаниям, похоже, следует аналогичной логике слепой эффективности. Поскольку они направлены на максимизацию индивидуального благополучия, они в общем и целом воспринимаются как способ улучшить собственную эффективность (благодаря «накоплению опыта», «самопознанию», «выбору наиболее совместимого человека») и как лучший способ распределить свои ресурсы (выбор самого подходящего партнера). И в экономической, и в сексуальной сферах сами понятия эффективности, затрат и целесообразности разрушают понятие договора. Как выразился Ричард Сеннетт в своей книге «Культура нового капитализма» (Culture of the New Capitalism):

Глава одной динамично развивающейся компании недавно заявила, что никто не владеет своим рабочим местом в ее организации, что прежние заслуги, в частности, не дают ни одному сотруднику никаких гарантий. Это свойство личности скорее присуще потребителю, который в вечной погоне за новинками избавляется от старых, хотя и идеально исправных вещей, а не владельцу, ревностно охраняющему то, чем он уже обладает443.

Разрыв отношений является неотъемлемой частью культуры, в которой партнеры быстро теряют актуальность и замещаются новыми реальными или потенциальными партнерами, более четко соответствующими эмоциональным потребностям и жизненным интересам людей. Переход от разрывов к новым отношениям требует, как и в экономической сфере, некоторого забвения прошлого, способности