традиционные пожелания: «Да будет удача в делах», «Да сохранится покой в семье…» – вежливый, но бессмысленный обмен любезностями, в которых ни намека на искренность и заинтересованность. Чем больше словесной шелухи, тем глубже безразличие к собеседнику.

Завтрак был на удивление роскошным, совсем как в старое доброе время. Традиционный суп из перебродившей бобовой пасты, сушеные водоросли и даже баснословно подорожавший рис. Иены обесценились настолько, что на них ничего нельзя купить. Да и продукты исчезли из лавок. Только у военных имеется запас продовольствия. Чтобы добыть его, необходимы могущественные связи. И надо думать, хозяин рёканы отмечен особым благоволением армейских властей: его заведение в Тойохаре осталось чуть ли не единственным… Город вообще наводнили военные. Одинокие рикши, грязные и изможденные, с тоской в глазах смотрят на каждого прохожего в цивильном платье в надежде заработать хоть несколько монет. Офицеры заставляют возить себя бесплатно.

Каяма ел, не ощущая вкуса пищи. Он всегда был неприхотлив. Впрочем, прежде ему нравилось, как готовит жена. Точно по пословице: не захочешь, да вылижешь блюдце.

По странной ассоциации Каяма вдруг вспомнил старшего сына. Человек, целиком посвятивший себя служению богу и его наместнику на земле – императору, не мог быть гурманом. Он обязан отвергать плотские радости – таков один из неписаных законов камикадзе. Но во время их последней встречи – сын приехал ненадолго домой – он, помнится, рассказывал о всяких диковинах, поразивших его в Китае. С особым смаком живописал о «битве тигра с драконом» – одном из весьма почитаемых блюд местной кухни.

Каяма грустно улыбнулся. Как долго помнится всякая чепуха! «Мясо кошки и змеи приправляется сложнейшей комбинацией пряностей. Нутро обжигает, но есть можно, особенно под сакэ[58]», – заливался веселым переливчатым смехом сын, будто не было у него и его страны других проблем, достойных серьезного разговора с отцом.

С тех пор прошло два года – не столь великий срок. Но когда в дом приходит беда, а жертвы и лишения становятся нормой бытия, течение времени замедляется, словно солнце в сутках восходит дважды.

Бесшумно появилась служанка. Увидев почти нетронутую пищу, спросила огорченно:

– Господину не понравилась еда? Хозяин так старался угодить! Все лучшее приказал подать сэнсэю.

Служанка укоризненно качала головой: «Нехорошо, когда мужчина не ест. Он всегда должен быть сильным, тем более сейчас: война!..» Пробормотав традиционное «Да минуют вас болезни», она, захватив грязную посуду, с поклоном удалилась. Каяма печально подумал: точно так говорила когда-то жена. «Господину в доме подобает есть лучше и больше всех. Когда человек сыт, у него много энергии, чтобы сделать самую трудную работу» – вот она, женская логика, которую невозможно опровергнуть.

На улице было ветрено. Каяма поплотнее запахнул куртку и, по привычке наклонив голову вперед, зашагал к центру, в контору. Филиал фирмы был закрыт. В пустых кабинетах гуляли сквозняки. Почти все сотрудники разъехались, а оставшиеся трое толком ничего не знали и, естественно, не могли объяснить, зачем так срочно понадобилось вызывать доктора Такидзина Каяму.

Ожидали приезда одного из директоров «Мицубиси», но при той неразберихе, что царила на Карафуто, в это слабо верилось. Связь работала с перебоями. Поезда ходили нерегулярно. Информация отсутствовала. Слухи, передаваемые друг другу по секрету, казались один нелепее другого. Говорили, будто русские уже окружили Котон, высадились в Эсутору[59] и Маоке[60]. Проверить эти сведения не представлялось возможным; тем не менее из города спешно вывозилось ценное имущество, закрывались последние магазины, эвакуировались склады, пустели дома состоятельных людей.

Уже несколько дней Каяма проделывал один и тот же маршрут. Улицы, обычно тщательно выметенные, были теперь замусорены обрывками бумаги, битым стеклом, раскрошенной штукатуркой. Ветер гнал по дороге пыль.

По обе стороны улицы, подслеповато глядя маленькими окошками, теснились низкие деревянные домишки. С крыш свисали белые полотнища, испещренные черными иероглифами. То были правительственные лозунги: «Есть запасы – нет боязни», «Никаких личных желаний до победы», «Сто миллионов японцев – одна воля»…

Все свидетельствовало о запустении. Город лежал в долине, названной Солнечной. Справа и слева его стискивали горы. К востоку они подымались сразу за парком, примыкавшим к центру, и отрогами уходили вверх. На западе же сопки отступали несколько дальше, были более пологими и просматривались лишь расплывчатыми контурами.

Каяма шел по тротуару медленной шаркающей походкой и вспоминал Токио. Последний раз он был в столице в начале июня, на похоронах жены. Уже тогда целые кварталы города были превращены в руины[61]. Жители разъезжались кто куда. Не только страх перед бомбардировкой, но и голод гнал людей с насиженных мест в деревни, где еще можно было хоть как-то прокормиться. Продуктов часто не бывало даже по карточкам. Оставшиеся на месте горожане приспосабливали под огороды бывшие цветники. На клумбах росла кукуруза; по распаханным обочинам дорог, вылезая на мостовую, тянулись плети тыквы. До чего довели народ!..

Такидзин Каяма был ученым, а не бунтарем. Он любил свою страну и хотел ей блага. Но когда задумывался о будущем Японии, у него сжималось сердце. Родина всегда виделась ему в неповторимом сочетании красок. Белая кипень цветущей сакуры[62]. Пламень кленового листопада. Таинственная сумеречность горных озер. Яркая, до желтизны, зелень бамбука на фоне свежевыпавшего снега… Ну где еще встретишь такое!..

В конторе по-прежнему было пусто. Центральный вход заперли, сторож отсутствовал. Проникнув в здание со двора, Каяма долго блуждал по гулким коридорам, пока наконец не встретил молодого сотрудника фирмы. Увидев ученого, тот оторопел. Неужели Каяма-сэнсэй еще не уехал в Токио? Господину директору было доложено именно так.

Каяма жестом остановил молодого человека.

– Мне необходимо немедленно встретиться с представителем центрального правления, – сказал он. – Имею сообщить важные новости.

– Простите, Каяма-сэнсэй, но господин директор уехал.

– Куда?

– Господин директор уехал совсем… И дал распоряжение оставшимся сотрудникам покинуть город.

– Разве ему не доложили, что меня специально вызвали с Кайхэна для встречи с представителем правления?

– Не знаю, Каяма-сэнсэй, – покраснел молодой человек. – Ничего не знаю.

Он говорил правду и был искренне огорчен. Каяма это почувствовал; к тому же знал, что руководители фирмы никогда не считали возможным делиться своими мыслями и намерениями с младшими сотрудниками.

«Как нелепо! Оторвать от работы, вызвать издалека, а потом не захотеть встретиться! Почему? – подумал Каяма. – Так легко проверить, в городе я или нет. В конторе знают, где я останавливаюсь… Следовательно, умышленно игнорировали? С какой целью?..»

Раз и навсегда приучив себя докапываться до сути, Каяма разволновался, столкнувшись с необъяснимым, нелогичным поведением хозяев.

– А не задержался ли господин директор в городе по каким-нибудь личным делам? – спросил он, все еще надеясь найти