– Еще не молотили, он и не ходил.

– Как будет он у вас… выбери время, чтоб никто не слышал. Поклонись ему от меня…

Ельга выпрямилась от изумления – никак она не ждала, что ее гордый брат станет передавать поклоны своему давнему недругу!

– Скажи, что желаю ему здоровья и удачи, да только сам с ним выпить не смогу, в эту зиму не свидимся мы. В дань к ним придет сам князь Ингер. Пусть готовится… чтобы встретить его хорошо.

– Ты что задумал? – Ельга смотрела на брата во все глаза, не зная, как понять это неожиданное дружелюбие.

– Это не тайна, – невозмутимо ответил Свен. – Древляне ждут, к ним я пожалую, а увидят другого – растеряются с перепугу… встретить не сумеют как положено.

Он не сказал ничего особенного, но сосредоточенный на чем-то невидимом Ельге взгляд брата тревожил ее. События этого лета не на шутку озлобили Свена. Сначала древлянская дань, которую Ингер решил брать себе, обделив воеводу, потом это нелепое сватовство Ельги за Ратислава! Свен был взбешен: Ингер пытался отнять у родных детей Ельга Вещего и богатство, и честь, низвести до положения своих покорных слуг! Свен понимал, что дружина Ингера давно завидует ему и зарится на его воеводские доходы. И вот Ингер пытается отнять у него и дань, и сестру, чтобы передать своему человеку. Согласись он на этот брак – Свен оказался бы привязан к Ингерову столу еще одной крепкой связью родства, а то, что сбор древлянской дани достанется его собственному зятю, лишило бы его оснований жаловаться. Ингер пытался ограбить его и связать руки, но Свен был оскорблен самой мыслью о том, что Ельга, законная дочь Ельга Вещего, станет женой какого-то Ратьши!

«Или я его сломлю, или через год ему сама жизнь моя понадобится!» – сказал Свен своим старшим оружникам в тот вечер, когда Ельга приехала домой с вестью о сватовстве. Берлога уже трещала, так крепко два медведя толкались в ней боками, но ни один не хотел уходить. Ельга жила в постоянной тревоге, ожидая, что эта вражда перейдет в губительный раздор. Ни один из них не мог склониться перед соперником: Ингеру мешала это сделать княжеская гордость и уверенность в своих правах, а Свену – честолюбие и упрямство.

В глазах Свена, все последние дни полных досады, замерцала надежда, но Ельгу это не радовало, а пугало. Вести Боряты родили в нем ожидание, что нити судениц еще принесут ему удачу. Причем в этот раз ему почти ничего не придется делать самому.

– Может, не от меня удача отвернулась, а от другого кого, – Свен усмехнулся. – Только он ее задницу с лицом перепутал. Этак глядишь, – он посмотрел на Ельгу и поднял бровь, – Асмунд и тебе у греков самого цесаря высватает, и будешь ты у нас царица!

* * *

В конце осени, когда уже опал с деревьев лист и раза два принимался идти снег, обоз вернулся из Царьграда.

– Я нашел тебе елефандинов, – сказал Асмунд, когда лодьи только пришли в Киев и путешественники добрались до дому. – Самых лучших, каких греки разрешили вывезти.

Асмунд и оружники еще были в простой дорожной одежде, пахнущие кострами и влажной шерстью, но в глазах их светился отблеск дальних краев. Даже в жарком Греческом царстве Асмунду не удалось загореть: такая белая кожа, как у него, от солнца только краснеет, а потом принимает почти прежний вид.

В полотняном мешке оказалось заботливо сложенное женское платье из голубого плотного шелка, а вокруг ворота была нашита широкая полоса другого шелка, золотисто-желтого с вытканным узором. И в этом узоре Ельга увидела елефандинов – таких чудных, что сразу не поймешь, где у них голова, а где зад. Заключенные каждый в свой круг из цветов, они стояли на когтистых лапах, уперевшись лбами один в другого. Будто встретись на дороге, и ни один не хочет уступить.

– Это они лбами толкаются или кормой? – смеялась Ельга.

– Задний хвост тоньше и короче, – объяснял Асмунд, показывая на ткани и слегка касаясь руки Ельги. – А вот – голова. Видишь, круглое, будто кувшинки лист? Это уши. А это у него зубы вперед торчат.

– Такие огромные? – с трепетом спрашивала Ельга, но трепет ей внушали не елефандиновы зубы, а ощущение того, что Асмунд стоит так близко – его запах, тепло его руки, его жадный взгляд. Она слегка касалась плечом его плеча, и от всего этого сердце едва не выскакивало.

– Здесь еще они малы, а у других они вот такие! – Асмунд раскинул руки во всю ширь, и Ельга ахнула, не веря, что у кого-то бывают такие огромные зубы.

Но взгляд ее то и дело отрывался от подарка и устремлялся к самому Асмунду. Сильно билось сердце, на глаза наворачивались слезы радости и волнения. Все эти долгие месяцы лета и осени она скучала без него, но только сейчас, когда он вернулся, осознала, насколько сильно. С ним вернулось что-то важное в ней самой. Хотелось подойти, провести пальцами по его лицу, убедиться, что под пылью долгих дорог он остался прежним. Но этого она не могла: в гриднице было полно народу, все рассматривали привезенные товары, наперебой рассказывали новости. Ружана подошла посмотреть ее платье, приложила, заохала: коротковато, видать, гречанка та была росточком поменьше тебя…

– Что тут, Ратьша не подкатывал к тебе? – быстро прошептал Асмунд Ельге на ухо.

Видно было, что мысль о Ратиславе, оставшемся в Киеве с Ельгой, не давала ему покоя все долгое путешествие.

Борода его слегка прикоснулась к ее волосам, и от этого ощущения у нее внутри будто разлилось что-то горячее. От волнения она даже не поняла вопроса – о Ратиславе она сейчас совсем не думала, – но в это время Асмунда окликнул Свен:

– Ну что, высватал для Леляны цесаря?

У Ельги оборвалось сердце: об этой своей затее она и забыла. Она метнула взгляд на Асмунда и немного успокоилась: глаза его улыбались, в них отражалась уверенность, что цесарь им не грозит.

– Сказал Коснитин цесарь, – объявил Асмунд, повернувшись к Свену, – он сам давно женат и супруга его, василисса Элене, пребывает в добром здоровье, а его единственному сыну всего восемь лет. Но если госпожа Эльга желает прибыть в Константинополь и принять святое крещение, то он охотно подыщет ей супруга среди первых мужей Василеи Ромейон, знатных родом, состоятельных и украшенных как мужеством, так и добродетелью… Дары для тебя прислал, – обычным голосом добавил Асмунд, – они у Вуефаста.

Дары Ельга увидела через день, когда вернувшихся купцов принимал Ингер. Цесарь прислал ей еще два нарядных платья, два одинаковых золотых обручья и красную накидку с самоцветной застежкой. Это, дескать, лишь ничтожная доля того, что она получит от него, прибыв в град святого Константина.

– Эх! И в самом Царьграде мне равного нет! – промолвила Ельга, глядя на выложенные перед нею дары и стараясь пригасить радостный блеск в глазах.

Платья и обручья без цесаря нравились ей гораздо больше.

– Помнишь наш уговор? – сказал Ингер.

Он был несколько разочарован, что заполучить в зятья Костинина не получилось, однако этот отказ открывал дорогу не менее желанному для него исходу дела.