От неотступной тревоги она бледнела и увядала, а Ингер, напротив, вступил в пору расцвета. К двадцати пяти годам он возмужал, в тонких чертах лица проступило выражение внутренней силы, и русая бородка украшала его, подчеркивая зрелость ума и духа. Следы от «морского огня» и медвежьих когтей исчезли, и только приглядевшись вблизи, можно было различить слабые белые полоски на лбу и скуле. Казалось, нить его судьбы выровнялась, Доля стерла пятнавшие его красоту следы былых неудач. Захваченная его верой, Прекраса и сама порой верила, что у них впереди еще сорок лет счастья, а все ее страхи – только дурной сон. Ту встречу у речного брода она вспоминала, как предание, никак не связанное с ней самой. Что общего у нее, княгини, матери, умудренной опытом бедствий и пережитых смертей, с той юной девушкой, что вышла на белой утренней заре спорить с судьбой и верила в свою победу. А еще в то, что если она не одолеет, то не будет дальше жить.

Но она одолела. Выговорила для Ингера еще семь лет. Если бы она знала, насколько больнее ей будет семь лет спустя терять все то, что ей дорого! Что у нее было тогда – только волнение сердца, смутные мечты. Не было мужа, троих детей, киевского стола, памяти жизни, проведенной в непрестанной борьбе. Борьбе в ожидании неизбежного поражения.

Лукавая Навь обманула. Она выполнила обещания, но тем самым многократно усилила кару…

– Ты шутишь, – наконец Ельга обрела дар речи.

– Отчего же? – ответил Ингер. – Чем он плох? И молод, но не слишком, самую тебе в версту.

– Какую же он мне в версту? – Ельга была почти спокойна и смотрела на родича так, будто он внезапно памяти лишился. – Кто я и кто он?

– Его род в Ладоге весьма уважаем. Они там из первых насельников, и с тамошними конунгами состояли в родстве. Один из прадедов Ратьшиных был женат на дочери Франмара, который тогда в Ладоге правил, и Ингигерд, дочери Ингвара, прежнего ее конунга.

– Это родной его прадед?

– Н-нет, – Ингер не мог солгать собственной сестре в таком важном деле. – Это брат прадеда, кажется.

– Это значит, в самом Ратиславе нет крови конунгов.

– Но если конунг Франмар счел его прадедов достойными того, чтобы с ними породниться, значит… это был достойный род! – вставила Прекраса.

Ельга холодно взглянула на нее. Ингер тоже счел «достойным» породниться с перевозчиком на Великой, но никто другой этот брак достойным не признал.

– Конунг Франмар мог делать что ему угодно, – так же холодно произнесла она. – Но я сомневаюсь, чтобы мой отец счел Ратислава ровней мне. Он не считал подходящими даже тех мужчин, что владели столами, если они платили ему дань. А Ратислав… получил от тебя меч и получает плату за службу каждый год!

– Если он женится на тебе, то будет получать долю в дани… от древлян, – быстро сказала Ингер. – Точно такую же, как прежде получал Свен, то есть половину. И плата за службу ему уже не понадобится. Я решил сделать его кормильцем моего сына, и куда уж лучше, если его женой станет так, что три года заменяла Святке мать?

– В три года – кормильца? Почему так рано?

– Я… – Ингер посмотрел на Прекрасу, которая и настаивала, чтобы Святославу назначили кормильца как можно скорее. – Это мой единственный пока наследник. Я хочу сделать все, чтобы он был огражден и защищен… А кто сумеет сделать это лучше, чем ты и Ратьша? Ты – душа земли Полянской, а он – ее верный меч.

– Я вижу, ты не шутишь! – Ельга встала, и ноздри ее раздувались от негодования. – Не знаю, чем я заслужила такое оскорбление! Семь лет я служила тебе и старалась не уронить чести нашего рода, не замарать памяти моего отца! А теперь ты предлагаешь мне…

Ельга хотела сказать «скатиться с перины на солому», но вспомнила, как произносила эти же слова в ночной беседе с Асмундом, и запнулась.

Она уже скатилась с перины на солому. Больше она не госпожа медовой чаши. «А ты кто?» – сказал ей даже любящий сводный брат. В глазах Ингера и Прекрасы она больше никто! Засидевшаяся в девках сестра, которую надо бы спихнуть с рук хоть за кого-нибудь! А заодно и наградить верного человека ее приданым.

– Мой отец счел бы, что ты плохо распорядился его наследством, если ты будешь настаивать на подобном браке! – Ельга холодно и твердо взглянула на Ингера.

– Но такие браки случались! Иначе откуда брались бы люди, которые ведут род от конунгов по женской ветви? И это не мешало им…

«…притязать на престолы своих дедов», хотел сказать Ингер, но опомнился: именно таких притязаний со стороны будущих детей Ельги он хотел избежать. И закончил:

– Быть достойными людьми!

– Не смогу сказать того же о себе. Мне будет больше чести, если я умру незамужней, чем сменю отцовский род на такой, какой много ниже!

Ельга могла бы рассказать Ингеру, откуда берутся такие браки. Или из слабости старых вождей, которым очень нужна поддержка какого-нибудь сильного вождя с дружиной, или… из слабости знатных дев, не сумевших одолеть увлечения красивым парнем из числа отцовских хирдманов. Здесь у Ельги совесть была нечиста, но это только укрепило ее дух. Если она старается не думать об Асмунде, то уж не для того, чтобы достаться Ратьше!

– Ну так кто же тебе равен? – Прекраса в отчаянии всплеснула руками. Она чувствовала, что надменная решимость Ельги тверда как скала, и не знала, как разбить эту скалу. – Кого же ты хочешь? И Кольберн тебе нехорош, а уж он от одних с тобой богов род ведет! Цесаря, что ли, из Царьграда прикажешь тебе высватать?

Царьград… На днях туда отправляется обоз… товары Свена… Асмунд…

И чудная мысль сверкнула у Ельги в голове.

– А почему бы и нет? – немного подумав, она улыбнулась. – Чем мой отец был хуже цесарей, когда он с них дань брал? Они живут богато, земли, сказывают, под рукой столько имеют, что за год не объедешь. Кольберн целое лето по ней ходил, а краев не видал. Такой жених мне будет в версту. Прикажи, – она взглянула на Ингера, – пусть твои люди мне в Царьграде Кос…нитина цесаря посватают! За такого жениха пойду.

Ингер проглотил смешок, попробовал подыскать возражение… Покрутил головой, взял белую расписную кружку со стола, глотнул кваса. Желание Ельги выглядело безумным, но с каждым мгновением все больше нравилось ему.

Да если бы его сестра была в Царьграде за василевсом! Уж тут не пришлось бы за каждую паволоку ратью идти. И честь, и выгода, и почет! Тут-то примолкнут все недруги его – и в своей земле, и в окрестных.

Он взглянул на жену: Прекраса едва удерживала слезы, а в голубых глазах блистал гнев.

К удивлению Ингера, жена хотела во что бы стало оставить Ельгу в Киеве. Он не понимал, зачем ей это, но если Прекраса хочет держать возле Святки его названную мать, значит, так надо. И она не будет рада, если Ельгу увезут в Царьград.

– Вот что! – подумав, Ингер хлопнул ладонями по коленям. – Будь по-твоему. Прикажу Вуефасту, чтобы сватал тебя за цесаря. – Он коснулся золотого обручья, подкрепляя обещание. – Но и ты поклянись: коли цесарь откажет, пойдешь за Ратьшу.