— Руби!

Мушкеты турок не остановили атаки, а лишь выкосили первый ряд гусар. Панцирная конница, как во всяком бою всадников против пехотинцев, упустила разбегающихся пеших янычар. Группа человек в двадцать шустрых турок вновь собралась, выставив дула своих пищалей-тюфяков. Янычары вновь дали залп. Несколько гусар тяжело вывалились из седел, один сраженный конь упал вместе с седоком, откатившимся прямо под ноги турок. Его тут же проткнула пара сабель… Кмитич, пришпорив коня пятками, поскакал к стреляющим туркам, пригнулся от просвистевшей прямо над шлемом пули, подскочил, рубанул янычара в белом колпаке промеж глаз… Корпусом разгоряченного коня Кмитич напрыгнул на остальных, рубя направо и налево так быстро, что Яблоновский не то из зависти, не то от восхищения качал головой, лишь повторяя:

— Барзо, ой, барзо!

Кмитич чертил саблей замысловатые силуэты в воздухе, причем так мастерски, что один такой крученый взмах срубал наповал турка. Янычары бросились от него врассыпную. Кто-то выстрелил в Кмитича из тюфяка. Пуля, выбив искры из кирасы полковника, ушла рикошетом в сторону. Кмитич словно и не заметил этого, рубил, колол, бил копытами коня… Еще одна пуля глухо стукнула его по кирасе. Дзинь! — пуля прошла по щитку локтя. Цок! Что-то сильно ударило в шлем. В глазах потемнело, расплылось… Ворота в табор и все вокруг них теперь было полностью завалено грудой тел, но проход в сам лагерь освободился.

— Руби! — взревел обрадованный хор голосов панцирных товарищей, устремившихся вглубь лагеря блестящим потоком кирас и шлемов. За ними бежали жмайтские пехотинцы и драгуны с мушкетонами навскидку, толкаясь в узких проходах, казаки с молодецким свистом, неся над головами православные хоругви желто-голубых цветов…

Собесский с ужасом оглядывался по сторонам. Он видел, как ожесточенно сопротивляются турки, не желая ни попадать в плен, ни отступать, как храбро рубят саблями янычары, не щадя собственной жизни… Он видел, как падают то тут, то там его сраженные драгуны, пехотинцы, жмайтские и польские мушкетеры, литвинские гусары и солдаты, как падают солдаты из наемных полков, как выкашивают пулями из тюфяков панцирных кавалеристов, как вываливается из седла чуть ли не пополам от плеча разрубленный молдаванин, как катится отрубленная голова казака, окрашивая мерзлую покрытую мелким снегом землю кровью… С побелевшим лицом Собесский кричал сигнальщикам, чтобы трубили отход. Но его широко открытый рот издавал лишь какие-то хрипы, а барабаны и трубы давали сигнал общей атаки. Все шло само собой и без ведома главнокомандующего. Куда-то летели железные всадники, бликами проносясь мимо глаз коронного гетмана, бил в щеки мелкий снег, ветер трепал его медового цвета волосы на непокрытой голове…

— Матка Боска! — прокричал наконец-то открытый рот гетмана, и Собесский без чувств упал на шею коня…

Кажется, ворожба Кмитича подействовала не только на погоду, но и на людей, на ток самого времени и событий всего дня. Битва превратилась в хаос, когда не ясно, кто куда бежит и зачем. Хотя общий поток этого хаоса стал постепенно вырисовываться: посполитое войско бежало в лагерь, кроша все на своем пути, турецкое бежало прочь… Лес посполитых знамен вплыл в турецкий табор — теперь над шатрами развевались желто-синие с белым орлом хоругви русин, красные с белым орлом — поляков, бело-красно-белые с Погоней стяги литвин, красные с черным медведем вымпела жмайтов… Янычары, спаги, ямаки, тюфенкчи, смятые и разгромленные, обратились в бегство к противоположной стороне лагеря, туда, где над пропастью высился крутой заросший холм. Обезумевшие от холода и боя турки бросались прямо в эту пропасть, не то ослепленные страхом, не то не желавшие сдаваться в плен неверным. Преградить путь этим несчастным пытался стражник коронный пан Бидзинский.

— Стойте! Глупцы, стойте! — кричал Бидзинский туркам, отважно бросаясь обезумевшей толпе навстречу… Но храбрый поляк со своими людьми был смят и низвергнут этой потерявшей рассудок толпой в пропасть, со дна которой доносились жуткие стоны аж до самого вечера…

Станислав Яблоновский

Другие же турки, бежав через Днестр, обрушили под своей тяжестью поврежденный ядрами мост, и, оказавшись в морозной воде реки, многие утонули… И еще восемь тысяч изрубленных саблями и поколотых пиками янычар осталось лежать вокруг шатров Гусейна-паши. Остались лежать и предводитель янычар Яниш-паша, и верный соратник Гусейна Кайя, проткнутый гусарскими карабелами… Из более чем тридцатитысячной армии турок спаслось лишь пару тысяч и сам Гусейн, но спасся лишь для того, чтобы разгневанный позорным поражением султан накинул ему на шею шелковую удавку… И до пяти тысяч полегло посполитых солдат. Пробили пулями грудь Мотовиле, зарубили Мушальского…

* * *

— Что со мной? — Собесский привстал и отбросил со лба мокрый рушник. Он лежал на подстилке из богатых шелков. То был шатер Гусейна-паши, сверкающий золотом и виссоном. У входа стояли два жмайтских пехотинца с мушкетами на плечах.

— Простой обморок, пан гетман, — отозвался врач, сидящий рядом, — вам лучше, пан гетман?

— Какое сегодня число?

— Тринадцатое, девять утра.

— Ого!.. А где все? Где турки? — взволнованно огляделся Собесский.

— Все в порядке. Турки бежали. Мы их одолели! — улыбался врач.

Солдаты у входа расступились, пропуская сияющего Михала Радзивилла в неизменной черной шляпе с высокой тульей на длинноволосой голове.

— Ну, проснулась, наша светлость! — раскинул Радзивилл приветственно руки. — Ну ты и соня! Сутки проспал! Как голова, не болит?

Собесский тяжело поднялся, отряхнулся и оправил быстрыми и смущенными движениями одежду. Врач заботливо набросил гетману на плечи подбитый мехом плащ.

— Чем-то по голове заехало, — почесал макушку Собесский.

— Ничем тебе не заехало, — вновь улыбнулся Михал, — ты в порядке. Обычный обморок, а не ранение. Переволновался малость. Но было от чего! В таборе просто пекло творилось! Скажи дзякуй Кмитичу и Яблоновскому. Это они со своими гусарами турок добили. И только что сдался Хотинский замок. Там куча запасов продовольствия и оружия. Пить — не перепить! Богатый трофей!

— Это добрая весть, Михась, — отвечал гетман как-то рассеянно, не улыбаясь, — а где Кмитич? Где Яблоновский?

— Отмываются, львы. Из Кмитича две пули достали! Ну что, поедем в замок? Нужно привести в порядок Кафедральный костел, освятить после этих антихристов да отслужить. Победа все же быстрая и не такая кровопролитная, как могла бы. Слава Иисусу, Хотин — наш!

Круглые большие щеки Собесского наконец-то порозовели.

— Ух, — утер он лоб, — даже не верится.

И в самом деле, стремительно досталась победа армии Речи Посполитой, но короткий бой не был таким уж не кровопролитным, а напротив, ужасал количеством пролитой крови, пусть и не посполитой армии: более тридцати пяти тысяч человек погибло за один неполный день…