На этот раз ее улыбка показалась мне не такой насильственновыжатой из сведенных печалью губ.

К себе я вернулся в приподнятом настроении, хотя явныхповодов для радости не находил. Впрочем, нечего бога гневить, человек долженрадоваться не тогда, когда есть повод для радости, а тогда, когда нет поводадля печали. Для печали повода не было. Пока.

* * *

Я собрался на очередную тренировку и уже стоял на пороге вшортах, майке и с перекинутым через плечо полотенцем, когда позвонила Светка.

- Папуля, спасибо тебе за деньги, - заверещал мойПопугайчик, - ты не представляешь, как ты меня выручил.

- Не за что, - сдержанно ответил я. - Я ведь обещалтебе.

- Папуля, твоя Мария...

- Ее зовут Мария Владимировна, - оборвал я дочь. - Будьлюбезна без панибратства.

- Ну ладно, Мария Владимировна. Так она сказала, что тысоставил завещание. Это правда?

- Правда, - подтвердил я, невольно покосившись на своеизображение в стоящем рядом зеркале. Даже не покраснел. И вид не растерянный,как прежде бывало, когда мне приходилось откровенно врать. Надо же...

- И что я не получу ничего. Тоже правда?

- Ты будешь получать оговоренную сумму раз в год ко днюрождения.

- И все, что ли?

- Все. А чего бы ты хотела?

- Но я же твоя дочь! Папуля, я точно такая же, как твойсын от второго брака. Почему он получит все, а я - ничего? Это несправедливо!

- Кто тебе сказал, что он получит все? Это только твоидомыслы.

- А сколько ты ему оставил?

- Это не твое дело. Я распорядился своим имуществомтак, как считал нужным, и отчитываться перед тобой не намерен. Ты хотя быслышишь себя со стороны?

- А что? - в звонком негодовании Попугайчика замелькалинотки растерянности. - Что я должна слышать?

- Тебе сообщили, что твой отец, который находится вбольнице, составил завещание. О чем в первую очередь должна спросить дочь, еслиона, конечно, любит своего родителя?

- О чем? - тупо переспросила Светка, явно не догоняяушедшую в воспитательный полет мою мысль.

- О причинах, дитя мое. О том, почему твой папенькарешил в сорок шесть лет ни с того ни с сего составить завещание. Неужели емустало хуже? Неужели он так серьезно болен? Не нужна ли ему помощь? Вот о чем тыдолжна была спросить меня в первую очередь. А не о том, сколько я оставлю внаследство твоему единокровному брату. Ты всегда была эгоисткой, причемэгоисткой безмозглой. Мне не о чем с тобой говорить.

- Папа...

Этот жалкий лепет был последним, что я услышал, прежде чемнажать кнопку и разъединиться. Сердце колотилось в груди, и руки дрожали, но несильно. Нелегко это - вот так объясняться с собственным ребенком, тем более чтоничего подобного я не думал. Я прекрасно знал своего Попугайчика и никакогодругого поведения, никакой другой реакции от нее и не ждал. И совершенно ненамеревался воспитывать ее при помощи наследственных перспектив. Но мне нужнобыло, непременно нужно, чтобы она поверила в окончательность моего решения идонесла это решение до своего насквозь прогероиненного любовника. А заставитьее поверить можно было только таким способом: спровоцировать на ошибку, ткнутьв эту ошибку носом и устроить скандал. Иными словами, сделать так, чтобы онадумала: "Теперь он меня ни за что не простит". Такова была мояСветка.

Настроение испортилось, но утешала мысль о том, что еще однузадачу я успешно выполнил. Теперь подождем реакции на интервью.

В тренажерном зале я ожидал увидеть Мимозу, но вместо нееглаза выхватили из всего интерьера новый элемент: обнаженный мужской торс.Через пару секунд глаза пришли в себя от шока и доложили мне, что это не живойчеловек, а тренажер для отработки ударов. Что-то типа боксерской груши, тожерезиновый, на тяжелом устойчивом постаменте, но дающий возможность бить в точноопределенные места: в глаз, нос, челюсть, подбородок, солнечное сплетение,печень, пах. Я походил вокруг розового пупса, похмыкивая, воровато огляделся иударил. Кулаком. В нос. Как ни странно, попал. Пупс отшатнулся и тут же встал впрежнее положение. Я ударил снова, на этот раз в челюсть.

И тут произошло нечто странное. Такое, о чем я читал вомногих книгах, слышал в изустных изложениях и писал в своих романах, но чего ниразу в жизни не испытывал сам. Откуда-то снизу, из живота поднялась в грудь ипроследовала в голову сначала слабенькая, но быстро усиливающаяся волна. Чего?Агрессии? Да вроде нет, незачем мне было злиться на этого мирного пупсика.Отчаяния? Тем более нет. Это было просто Желание Бить. Желание Причинить Боль.Желание Ощутить Свою Силу. Вот сколько названий, и совершенно непонятно, былоли правильным хоть одно из них. Ясно было только то, что мне хочется наноситьудары по этому покладистому, не оказывающему сопротивления розовому кукленку. Ия начал наносить удары один за другим. Мне было стыдно и одновременно сладко.Стыдно за то, что я, тихий книжный мальчик, ни разу в жизни ни с кем неподравшийся, я, писатель Корин, проповедующий в своих книгах высокую мораль ивозводящий в ранг добродетели умение решать проблемы ненасильственным путем,бью, отчетливо понимая, что противник мне не ответит. Словно пьяного ибеспомощного. И сладко, потому что...

Я не успел доформулировать суть собственных ощущений. Меняснова, как волной теплой воды, накрыл уже знакомый веселый голос:

- Что ж ты делаешь, Михалыч! Ты ж покалечишься, рукипопортишь.

Я опустил руки и сделал шаг в сторону, чувствуя себязастигнутым врасплох нашкодившим пацаном, хотя улыбающийся Телок был какминимум лет на двадцать моложе меня.

- Это я Ваську привез, - продолжал Телок как ни в чемне бывало. Надо же форму поддерживать. Так-то он у меня дома стоит.

- Ваську? - я с трудом преодолел смущение и сблагодарностью включился в беседу.

- Ну. Его Васькой зовут, - Гриша кивком головы указална пупса. Мы с напарником договорились, что с десяти до двенадцати ятренируюсь, а с двенадцати до двух - он. Васька - это мой вклад в тренировки, анапарник блины привез. Вон в углу лежат.

- Блины?

- Ну да. Мы заранее посмотрели, чего тут у вас есть.Для больных годится, а для здоровых - детский лепет. Нам с такими весами, какздесь, делать нечего, пришлось свое железо тащить. Слышь, Михалыч, а ты чё,совсем драться не умеешь?

- Почему ты так решил? - опешил я.

- Так что ж я, не вижу, что ли? - усмехнулся Телок. -Удары наносишь, как девчонка. Кулак должен быть на уровне предплечья, а у тебяон то выше уходит, то вниз смотрит, то в сторону куда-то скособочивается. Ирука напряжена. Напряженной рукой никогда настоящего удара не получится. Рукадолжна быть свободной, расслабленной, как плеть, и только в самый последниймомент, при соприкосновении с противником, кисть напрягается. Тогда толк будет.Вот, смотри.