Он плавно, как будто в замедленной съемке, продемонстрировалнесколько движений.

- Ну-ка попробуй сделай, как я показал.

Я и опомниться не успел, как начал послушно повторять то,что показывал Телок. И спохватился спустя минут сорок, когда понял, чтовтянулся в процесс обучения. Совершенно неожиданным оказалось то, что Телокпроявил себя хорошим учителем, объяснял понятно, показывал медленно и несердился на мою тупость и неуклюжесть. Но еще более неожиданным оказалось дляменя то, что мне все это нравилось. Нравилось учиться у мальчишки, чуть невдвое моложе меня. Нравилось чувствовать, что у меня получается то, чем яникогда прежде не занимался и к чему никогда не испытывал склонности. Нравилосьнаносить удары по пупсу Васе. Нет, не стану кривить душой, спасибо тебе,толстый умный засланный казачок Бегемот Викторович, скажу так, как есть. Мненравилось БИТЬ.

Господи, Корин, Сладкая Бесконфликтная Карамелька, во что жевыросло, в какое такое невиданное растение превратилось то зернышко, которое тыне так давно заметил в своих с детства знакомых, так хорошо изученных глазах?

* * *

Вечером я решил продолжить изучение местных заведений.Обильный ливень, сменивший дневную грозу, к ночи перешел в моросящий мелкийдождь, но я бодро вооружился обнаруженным в номере зонтом с эмблемой гостиницыи зашагал по улице. Миновал бар "Только у нас!", где был вчера,прошел еще несколько домов и остановился перед высокой застекленной дверью, закоторой смутно угадывалась фигура швейцара в ливрее. Зайти, что ли? Это, должнобыть, дорогой ресторан, не чета вчерашнему заведению. Или пойти дальше ипоискать еще что-нибудь более интересное? Пока я раздумывал, мимо меня быстройпоходкой прошел мужчина с удивительно знакомым лицом. Спустя еще секунду явспомнил его. Знаменитый актер, звезда экрана. Носитель кинематографической искандальной славы. Известен своим давним пристрастием к тяжелым наркотикам. Чтоон здесь делает? Приехал развлечься? Или навестить друзей? В любом случае егоуверенная, стремительная походка выдает твердое знание, куда и зачем идти. Ужесли в этом городе есть место, где такому человеку будет интересно, то он идетименно туда.

Без долгих раздумий я последовал за ним. И очень скорооказался в просторном зале с высоким потолком и богатым убранством. В первыймомент я хотел повернуться и выйти, ведь мой костюм, состоящий из джинсов,свитера и куртки, совсем не соответствовал обстановке, напоминающей большойприем или бал, но, оглядевшись, я заметил, что публика была одета весьмаразнообразно: от вечерних декольтированных платьев и смокингов до легкихпляжных сарафанчиков и затрапезных повседневных одежек. Так что белой вороной яне буду.

Смешавшись с толпой бродящих по залу присутствующих, яосмотрелся повнимательнее и с удивлением обнаружил, что здесь не кормят.Вернее, никто не ест, и никаких признаков ни съестного, ни приборов ненаблюдается. Более того, и напитков не видно. Наверное, я попал в самый моментначала сбора гостей, когда даже аперитив еще не разносят. Однако время шло, япо-прежнему ходил по большому залу, рассматривая присутствующих и прислушиваяськ невнятному шелесту разговоров, а официанты с подносами так и не появились.Периодически мне навстречу попадался Актер, блуждающий в одиночестве с весьмарассеянным видом. В какой-то момент я решил, что в следующий раз, встретив его,непременно заговорю, спрошу об общих знакомых, которых у нас с ним было немало,а заодно и поинтересуюсь, что он делает в этой странной деревне, бывал ли вэтих местах раньше и что думает по поводу царящих здесь странных порядков. Ивнезапно понял...

Нет, это не то слово. Не то понятие. Я не понял, я ощутил.Понимание - функция разума, ощущение - функция души. Наверное, после долгихразговоров с Марией, неизменно сворачивавших на разъяснение отличий души отразума, меня на этом заклинило. Как бы там ни было, но я ощутил, или, если вамугодно, душой понял, что не хочу общаться. Не хочу никаких разговоров. И Актерне хочет. И никто из присутствующих не хочет. У меня словно открылись глаза, ия отчетливо увидел, что подавляющее большинство людей ходит по залу в одиночестве,что лишь очень немногие идут парами или по трое и разговаривают между собой.Остальные молчат. Но молчат не тяжело, не напряженно, а как-то самоуглубленно итихо. Вот именно, вот это правильное определение: тихое молчание. Бываетмолчание громкое, за которым угадываются клокочущая ненависть, негодование,исступленно кричащий страх, желание устроить скандал. А бывает тихое, закоторым слышны только движения души. Молчание не означает отсутствия звуков.Стороннему человеку такие слова могут показаться странными, но только немузыканту, ведь в каждой опере, в балете, в мюзикле есть сцены, в которыхизображается ночь, тишина, молчание, но музыка-то в это время звучит. Простоэто такая музыка, которая сама собой изображает или иллюстрирует молчание.

И на меня снизошел покой. Странный такой, неожиданный инеобъяснимый. Ведь только сейчас, только минуту назад во мне кипело и бурлилолюбопытство, хотелось общаться, задавать вопросы, обсуждать ответы... И вдругвсе исчезло. Остался только покой и тихая умиротворенность. Что там говорила наэтот счет Мария? Вернее, это я сам говорил о некой ауре покоя, бестревожности ибеспечальности.

Грянула музыка. Распахнулись высокие двери, открывающиедорогу в следующее помещение, еще более просторное. Все потянулись туда,задвигались ритмично и плавно, закружились. Танцевали парами и поодиночке. Яподхватил какую-то даму в красивом длинном платье и закружил в вальсе.Танцевали молча.

Меня поразило, что музыка не прерывалась, один танец безвсяких пауз переходил в другой, гости меняли партнеров, улыбались друг другу,благодарили за танец, но почти никто не разговаривал во время собственно танца.Это было так странно...

То и дело мне начинало казаться, что в самом центре бальнойзалы происходит нечто очень важное или, по крайней мере, любопытное. Я видел,что именно к центру стремятся находящиеся здесь мужчины, и подумал, что, можетбыть, там стоит стол с напитками. Предприняв некоторые усилия, я протиснулся сосвоей очередной партнершей, "отвязанной" чумазой девицей с волосаминемыслимого цвета, в шортиках и короткой маечке, ближе к центру зала и обомлел.

Там была Анна. Невероятно красивая, до боли в сердце, доспазмов, до желания кричать. В роскошном белом платье, украшенном милымиженскими глупостями, названия которых я так и не выучил, не то рюшечки, не товоланы, не то оборки, черт их разберет. Длинные густые волосы собраны в сложнуюприческу, оставляющую открытой изящную шею. По контрасту с пышной юбкой и безтого стройная талия кажется еще тоньше. Лицо строгое, но, как ни странно,улыбающееся. Мало я видел в своей жизни женщин, которые умели вот так же, какАнна, улыбаться и при этом казаться строгой. Почему-то женщины в основной своеймассе всегда впадали в крайность и на их личиках рисовалась либо дурацкая смешливость,либо мрачность крокодила.

Глядя на Анну, неподвижно стоящую в центре зала, я поймалсебя на мысли о том, что жизнь могу отдать за одну ночь с ней. Я хочу ее дообморока, до красных пятен перед глазами. И что самое удивительное, в этомжелании нет ничего сексуального. Мне вовсе не обязательно совокупляться с ней.Я просто хочу обладать ею, а в какой форме - телесной, духовной,эмоционально-волевой или интеллектуальной - мне все равно. Во мне проснулсяинстинкт самца-обладателя: если есть на свете по-настоящему стоящая вещь, тоона должна быть моей, иначе мне не жить. И пошла к черту эта старая карга Мариясо своими предупреждениями, туманными намеками и нравоучительными сентенциями.О, как я в эту минуту понимал тех мужчин, о которых мне рассказывала старуха внелепом ярком красно-зеленом одеянии! Как я понимал того мужика, которогозастал сегодня утром на крыльце дома Анны!