– Приехали. Это здесь.

– Где.

– Видишь здание?

– Я вижу самый обыкновенный сарай. – Дажесюрреалистический тент ни в чем меня не убеждает.

– Это он. Кооператив по производству масла аргано.

– Ив нем кто-то есть?

– Несколько женщин. Вдовы и жены, брошенные мужьями.Некоторые живут здесь постоянно.

– И здесь же работают?

– Да.

– Не хотела бы я…

– Поверь, это место намного лучше, чем то, в котором тыбыла. – В голосе Доминика звучит мягкая укоризна.

– Прости… Я действительно совсем ополоумела: послепытки тюремной камерой позволяю себе капризничать, кобениться и перебирать харчами,как сказали бы мои питерские друзья. Пристыженная, я выхожу в ночь следом заДомиником. Прежде чем направиться к амбару, он вынимает из багажника небольшуюспортивную сумку.

– Здесь твои вещи, Сашa.

– Спасибо.

– Все, что удалось собрать. К сожалению, они изъялифотографии.

– Черт с ними.

– И кое-что из вещей. Но все остальное я привез… Тихопереговариваясь, мы подходим к двери, чудесным образом вырисовавшейся в глухойстене. Приходится признать:

амбар я недооценила.

Такие двери сопутствуют борделям и кокаиновым гасиендам всамом сердце колумбийских джунглей. Такие двери я видела только в кино прокарточных шулеров, наркотрафик и бандитские разборки в маленьком Токио (Чикаго,Сингапуре). Они обиты толстыми полосами железа, а середину украшает импровизированныйдатчик фэйс-контроля – дверца в дверце, на уровне глаз. Сейчас она наглухозакрыта.

Прежде чем постучать, Доминик в спешном порядкеинструктирует меня:

– Девушку, которая тебя встретит, зовут Сальма. Онаединственная, кто говорит по-французски. Обращайся к ней без стеснения, онатебе поможет.

– В чем?

– Ну… мало ли какие вопросы могут возникнуть удевушек, – смущается толстяк.

В другое время я бы обязательно довела эту тему до абсурда ивогнала бы несчастного Доминика в краску, он все-таки очень мил. И по-детскинепосредствен. Мой Доминик.

– Спасибо тебе за все.

Я обнимаю Доминика и неловко целую его в подбородок.

– Ну что ты…

Не слишком-то он обрадовался проявлению чувств и дажеотстранился от меня – чуть более поспешно, чем следовало бы.

– Правда, спасибо. Ты мой единственный друг…

– Все в порядке, Сашa. Все самое худшее позади.

– Кстати, тебе идет этот одеколон.

Два коротких стука. Пауза. Три длинных стука. Пауза. И снова– два коротких стука. И снова – три длинных. Окошко в двери распахивается, и –прямо из темноты – к нам навстречу выплывают два диковатых влажных глаза.

– Бонсуар, Сальма.

– Бонсуар, месье.

Сальма не тратит время на разговоры, она тотчас жезахлопывает окошко и принимается отпирать засовы. Я насчитала по меньшей меречетыре, попасть в скромный сельский кооператив не легче, чем в хранилищекрупного банка.

– Ты не зайдешь? – быстрым шепотом спрашиваю я уДоминика.

– Нет. Мне нужно возвращаться в город. Я приеду завтра.

– Тогда до завтра.

– Да.

– Будь осторожен.

Мелодраматического эффекта избежать не удалось, хотя я всеголишь хотела сказать: не стоит превышать скорость, Доминик, дороги здесь неслишком надежны, уж я-то знаю. Впрочем, кем бы ни был мужчина, привезший меня вкооператив по производству аргонного масла, кем бы ни был новый Доминик,скорости он не превысит.

Уж я-то знаю.

Дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы я моглапроскользнуть в образовавшуюся щель, и снова захлопывается. Пока Сальма возитсяс засовами (ну и работенка, черт возьми!), я разглядываю открывшийся мненебольшой двор.

Ничего выдающегося.

Каменная плитка, длинный – во всю длину двора – навес,крытый тростником; три кованых напольных светильника, из которых время отвремени вылетают снопы искр, затемненный проход в глубину. Умывальник,вмонтированный прямо в стену, выложен мозаикой, – и это самая яркая, самаяпомпезная деталь интерьера.

– Бонсуар, мадам. – Лишившись Доминика, Сальмапереносит залп ночной вежливости на меня.

– Бонсуар.

– Идемте, я покажу вам вашу комнату.

Как я и предполагала, мы движемся в глубину двора, Сальмаидет впереди меня, высоко подняв над собой лампу – точную (хотя и уменьшенную)копию напольных светильников: та же ковка, тот же изощренный металлическийузор, даже одинокие искры вылетают из нее по сходной траектории. Два разасвернув направо, один – налево и пройдя мимо стены со множеством дверей, Сальмаостанавливается в тупике. Дверь, которая выходит в него, – единственная.

– Мы пришли.

Не «Риц» и не «Амбассадор». Да.

Мое временное жилище представляет собой крохотную комнатушкус обычными для Марокко глинобитными стенами. В углу стоит деревянный топчан,покрытый тонким цветастым ковром, а левая стена комнаты занята множествомподнимающихся к потолку полок. Банки, бутылки, пузырьки, флаконы, небольшиепластмассовые канистры – вот и все их содержимое.

– Мы храним здесь масло – объясняет Сальма, совершеннонеприкрыто пожирая меня глазами.

– Я поняла.

Ей не больше двадцати, она грациозна, темноволоса,темноглаза, с лицом слишком открытым, слишком страстным для марокканки и… она вовсене собирается уходить!

– Кувшин с водой и полотенце в углу. Вы можетепомыться, если захотите.

– Спасибо.

– Принести вам поесть?

– Не стоит. Я не голодна.

– Я оставлю вам лампу.

– Спасибо, Сальма.

Глаза Сальмы мечутся в поисках зацепки, крючка, каменистойбухты, где можно бросить якорь, – напрасный труд: стены слишком гладки,банки и бутылки слишком хрупки, у нее нет никакого – решительноникакого! – повода, чтобы остаться. Хотя бы еще на минуту.

– Вы что-то хотели, Сальма?

– Да. Я хотела бы, чтобы со мной произошло что-нибудьнеобычное.

– Ас вами до сих пор ничего не происходило? – Я недолжна позволять ей втянуть себя в разговор – и все же позволяю.

– Ничего. Ровным счетом ничего. Не то что с вами.

– С чего вы взяли, что со мной произошло что-тонеобычное?

– Иначе вы не были бы здесь, – делает вполнелогический вывод Сальма. – Год назад здесь, в этой комнате… Уже жил одинчеловек. Недолго. Один день и две ночи.