золотые и серебряные кувшины и вазы с резными узорами. Особенно же красивая ваза стояла отдельно на высоком бронзовом треножнике, ножки которого представляли лапы животного. Ваза была огромных размеров и была расписана знатоком своего дела в греческой мастерской. В разных местах атриума стояли высокие канделябры из белого мрамора, с вершины которых свешивалось несколько бронзовых лампочек.

Одна из стенок боковых комнат атриума занята была изображением родословного дерева, ветви которого расходились к таинственным шкапчикам со стеклянными крышками; в них виднелись восковые маски, немые свидетели былых добродетелей и гражданских доблестей; это были портреты умерших предков хозяина; надписи гласили, чем были замечательны эти люди. По атриуму были расставлены также прекрасные статуи богов и нимф.

Посетители Квинта Клавдия особенно залюбовались мозаичным полом, который представлял из себя разные замысловатые фигуры. В глубине атриума между двумя колоннами висела тяжелая зеленая занавесь с восточным рисунком; за этой подвижной перегородкой раздавался голос хозяина, и взоры многих с нетерпением и ожиданием обращались туда.

Среди гостей шмыгали полуголые рабы; какой-то толстый квестор, выпятив нижнюю губу и надменно глядя перед собою, презрительно поманил одного из них и, не стесняясь местом, стал вполголоса сплетничать с ним насчет хозяина; ему хотелось выведать, часто ли у них в доме бывает нобиль Метелл и насколько крепко связывает Квинта Клавдия дружба с этим сильным его врагом; быстро шептал продажный раб, в расчете на щедрую мзду, а сам в то же время осторожно поглядывал на колеблющийся занавес.

Раб со списком в руках прошел за занавеску, где помещалась комната для занятий хозяина (tablinum). Квинт Клавдий полулежал здесь на софе, только что принявши утреннюю ванну. В этой комнате по стенам висели ящички с пергаментными свитками, фамильными документами и договорами; здесь же стоял большой металлический сундук с деньгами и самыми дорогими документами; он был придвинут к стене и наглухо заперт. Близ роскошной софы в почтительной позе стоял раб, державший наготове вощеные дощечки для записей. Лицо хозяина выражало привычную надменность и спокойное сознание своей власти; взглянув на список, он отметил, в каком порядке принимать гостей.

Занавес отдернули; хозяин тотчас же встал и, приветствуя издали всех, пошел навстречу двум важным городским сановникам, стоявшим до сих пор вместе; то были претор Валерий Марциус и квестор Корнелий Пульхер; за ними в отдалении следовали их рабы. Сквозь надменность в лице хозяина проступило заискивающее внимание. Хотя Квинт Клавдий уже в достаточной мере обладал и деньгами, и властью, он продолжал заискивать перед важными людьми, думая на новых выборах добиваться цензорства.

Посещение важных сановников льстило его самолюбию. Он провел их в смежную комнату, которая представляла прекрасную картинную галерею; он показал им здесь кое-какие художественный новости, вывезенные им из Греции. Потом разговор зашел о сенатских и судебных новостях; гости рассказали Квинту Клавдию о процессе, который в это время занимал умы; дело заключалось в больших хищениях, которые допустил во время своего наместничества в Испании один из представителей римской знати. Из тонких намеков обоих сенаторов Квинт Клавдий понял, что им хочется в его лице иметь защитника обвиняемого и что разоблачения относительно хищений одинаково неприятны (конечно, прямо это не говорилось) для всего сената; Квинт Клавдий и сам понимал, что полною безупречностью мало кто из них мог похвастаться; он обещал им свое содействие.

Провожая своих гостей, Квинт Клавдий пригласил их на вечернюю беседу за ужином и повел их к выходу через перистиль (внутренний дворик, вокруг которого располагались остальные комнаты). Здесь гости залюбовались прелестными цветами и фонтаном; по белому мрамору колонн, которые обегали весь дворик, вился ползучий плющ; лазоревое небо расстилалось наверху; в этой смеси зелени, солнца, цветов и воды так много было красоты, что все невольно задержали свои шаги. Среди колонн гости увидели пышную матрону, жену хозяина, разговаривавшую с рабом-учителем, вывезенным из Греции; тут же стоял мальчуган, лет одиннадцати, поглядывая то на мать, то на учителя. «Зевс и бессмертные боги! О сотворите, да будет сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан… Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя: он и отца превосходит»[32] – так приветствовал его на греческом языке отец. Тот, немного смутившись, отвечал стихами Гомера: «Отец мой, старец божественный! В чести подобной нужды мне нет; я надеюсь быть чествован волею Зевса! Честь я сию сохраню перед войском, доколе дыханье будет в груди у меня и могучие движутся ноги». Произнеся последние слова, мальчик раскраснелся и убежал. Гости улыбались; это признание в побежденном народе своих учителей казалось им немного странной, но все же мудрой выдумкой.

Сказав несколько приветливых слов с хозяйкой, гости затем удалились. Квинт Клавдий, приняв еще нескольких посетителей, вышел в атриум к остальным и заявил, что теперь он спешит на форум; желающие с ним говорить могут его сопровождать. После этого хозяин прошел в triclinium (столовая), где на столе уже готов был его незатейливый завтрак[33]: кусок хлеба с сыром и чаша ароматного вина.

Горделиво и не спеша выступал Квинт Клавдий по улицам Рима, окруженный рабами и шумной толпою друзей и клиентов. Ветер играл концами его тоги с широкой красной каймой, открывая напоказ его башмаки фиолетового цвета. Презрительное выражение холодного лица нобиля смешивалось с некоторым самодовольством при шумных приветствиях, которыми встречали его на пути; все почтительно давали ему дорогу, а встречные конные спешили в знак уважения сойти с лошадей. Самолюбие нобилей могло быть удовлетворено тем почетом, каким их встречала толпа на улице; только по отношению друг к другу их грызли вечные подозрительность и зависть. В Риме в то время было до 500 знатных семейств и до двух тысяч всаднических фамилий; все они должны были получить должности, которые их вели к сенаторству; естественно, что должностей не хватало; на них были установлены очереди и сроки: все должны были начинать с младшей должности квестора и только постепенно доходить до высших должностей.

Статуя сидящей римлянки

Выйдя из Палатинского квартала и повернув мимо источника Ютюрны[34], Квинт Клавдий вступил на форум. Здесь был слышен говор всех наречий, здесь виднелись лица всех народностей: рядом с черным рабом-негром красовалась изящная фигура грека; желтоватый азиат выкрикивал по-своему название южных фруктов; испанец, враждебно сверкая своими черными глазами, погонял мула, тащившего целую груду зелени; загадочный египтянин предлагал показывать фокусы со змеями. Всевозможные разносчики торговали – кто вареным горохом, кто жареной колбасой, которую возили в жестяных печах, кто тащил вороха свежеиспеченного хлеба.