именитому), отверг страстные призывы бояр атаковать обоз, чтобы спасти их ценное имущество, рискуя самим в темноте наступающих сумерек напороться на ловушки и баррикады, сделанные из повозок.

Этот разговор мог выглядеть примерно так.

…В сумерках на землю пал мороз. Люди утомились, кони утомились. И у тех, и у других пропал боевой задор. Конь, он когда страха первого лишится, храпит, кусается, летит во весь мах… Нынче уже не то. Кони дрожат, жилки на боках у них подергиваются, трупьё, где в один слой, а где в два всюду раскиданное, пугает их.

Князь Переяславский снимает шелом, вытирает пот. Ему восемнадцать лет. Сей день принес ему честь и славу. Дважды дружинники под его стягом разбивали стену чужого воинства, топтали немцев и данов. Сначала в первом наскоке, потом на обратном пути — заслон сбили. На первом деле одного старшего дружинника он потерял, на втором — иного. Жаль их. Но где великое дело без крови делается!

Сам с дружиною на немцев ходил, меч багрянил, рубился честно. Никто в малодушии не упрекнет. Помог Господь, одолели повсюду, токмо госпо́да новгородская, горделивая без удержу, дала немцам плечи. И потому порублена-посечена без меры, раскидана по снегу в богатых своих доспехах, и кони ее, по хозяевам печалясь, ныне носятся туда и сюда, не даваясь покамест в чужие руки.

А кто остался жив из бояр новгородских, те перед ним ныне стоят во гневе и досаде. Мало с них немец гордыни спустил, мало дерзости немецкий плотник стесал! Речи ведут, яко Хам из Священного Писания.

Этот кто? Самый горластый? А, Павша. Как его? Онаньич? Онаньинич? Не звать его по имени-отчеству, покуда в точности не вспомянется, ибо обидчивы излиху. Мал сверчок, да стрекот от него громок… А этот, потише, поумнее? Ратибор. Этот ратник от Бога, вот и не верещит, понимает. А тот, со великим чревом, яко пивная бочка? Жирослав Давыдович. Истинно, что Жирослав. Воинничек… За спиной у него Михайло Мишинич. Сей истинно умен, иным боярам новгородским не чета. Оттого и не встревает.

А вот Павша-то аж яростью налился, по последнему свету видно, яко щеки у него покраснели:

— Княже! Да сколь добра там! Оружья! Серебра! Всё пропадет. Шатры там же, утвари всякой… Как отдать? Без боя? Мы же их задрали!

«Мы же… Мы же… Дружины — моя да великокняжеская — немцев задрали. Довмонт их такожде задрал. А вы токмо бегать здоровы оказались…»

— Не пропадет, — кратко ответствует князь.

— Как? Отчего?

И тут вмешивается Ратибор:

— Почтенный Павша Онаньинич, либо до утра немцы из коша нашего уйдут, и тогды токмо то, что в руках у них уместится, унесут. Велика ли потеря? Либо утром отобьем всей силой.

— Цыц, Ратибор! — рявкает Павша. — Не по твоей чести лезть поперек меня. Сам управлюсь!

Ратибор отступил. Павша продолжал напирать:

— Княже! Не поскупимся. Веди людей своих в бой, каждого щедро серебром наделим. Веди! Да не робеешь ли ты? Не обабел ли?!

«Кровь людей моих купить хочет. О прибытке, о корысти, о животишках своих мыслит, о прочем не умеет».

Дмитрий Александрович молчал.

Тогда Жирослав Давыдович ступил вперед:

— Княже, молим тя… Порубишь немцев, и нам мир ставить способнее будет.

«Ты руби немцев, а мы потом свой мир поставим. Ясно молвил, всё до конца ясно…»

Князь всмотрелся в темнеющую даль. Может, и впрямь — додавить? Отец вон всех положил на озере на Чудском, и слава ему пришла таковая, что по сию пору не истаяла. Отец бы ударил или нет?

Немцы опрокидывают телеги. Легче им так оборону держать. Дорога пред телегами изрытая, ямистая, трупьем забросанная. Овражки вон там и вон там. Так. Само воинство новгородское душой ослабло, мало кто в бой пойдет. А своих мало не по ночной поре в рубку вести — почитай, на смерть вести. И кому Бог победу даст, Он один и ведает. Наутро с немцем в открытом бою переведаться — дело другое, тут его удобнее взять будет.

— Княже! Будь храбор!

— Столько борошнишка пропадет! Серебро, наряды… Не поскупимся!

— Княже, будь мужествен, яко лев!

Учил его отец: не токмо львиный рык нужен князю, но и здравый разум.

— Нет! — ответил он боярам новгородским и поворотил коня.

Дмитрий Александрович мудро рассудил: наступит утро, тогда дружинная конница попробует рыцарское войско на зуб еще раз: при свете дня, на ровной местности.

Но рыцари вовсе не искали нового боя, очевидно, дневная битва до крайности вымотала их. Не дожидаясь утра, они бежали из расположения новгородского обоза. «Новгородцы же стояша на костех 3 дни, и приехаша в Новгород, привезоша братью свою избьеных, и положила посадника Михаила у святой Софии…»[190]

Итак, Новгородская летопись видит в основном собственное горе, собственный разгром, воспринимает удачу Дмитрия Александровича как чудо, как помощь Божью и рассказывает о его действиях с непостижимой краткостью. Не новгородец, не новгородский князь (на тот момент), так к чему уделять ему много места?! Ну, победил там, где бояре новгородские оказались разбиты, ну, так это его сам Бог послал спасать Дом святой Софии.

Точно так же и автор ливонской хроники с трудом воспринимает всё то, что не касается орденских рыцарей-братьев. В частности, он сообщает:

Король Дмитрий был героем:

С пятью тысячами русских избранных

Воинов предпринял он наступление.

Когда другие войска его отступили.

Ну, послушайте, что случилось.

Полк братьев в бой вступил

Против них у речки злой.

Там он братьев увидел.

Людей у братьев было много,

Хочу я вам сказать:

Сто шестьдесят мужей их было,

Их для него вполне хватило.

Среди них пешие воины были,

Вместе с героями они сражались,

Там, где у моста они стояли.

Много хорошего они сделали.

Человек восемьдесят их было.

К братьям они присоединились

И отбивались там от русских,

Чем многих русских огорчили.

И так вернулись братья

С большими почестями в землю свою.

Спасибо скажу я восьмидесяти мужам,

Тому, что мечи их так звенели

В нужный момент в поддержку братьев.

Тут что ни возьми, всё плод путаницы и невнимания к деяниям чужих. Дмитрий Александрович, как уже говорилось выше, не занимал тогда великокняжеского стола и, следовательно, «королем» русских не являлся. Сколько под его командой находилось дружинников, немцы не знали, их оценка — на глазок. Может 5000, а может, 200 человек. Много тяжеловооруженных всадников — вот что увидели немцы.