на периферии, Василий пребывал до кончины родителя. А дальше у него появлялся шанс «отыграть» свое величие. И не стал бы его младший брат великим князем, если бы Василий Александрович не ушел из жизни относительно молодым человеком. До заветной даты 1276 он просто недотянул, — и не случилось меж братьями никакой борьбы.

Итак, взошел на стол великокняжеский Дмитрий Александрович, честно дождавшись своей очереди, будучи законным — законнейшим! — преемником по праву человеческому и по обычаю Божьему. Когда верховная власть над Русью перешла к Дмитрию Александровичу, всем и каждому было ясно: это сильный, авторитетный правитель. И действительно, правление его начиналось славно: Дмитрий Александрович в 1277 году присоединил к великому княжению еще и власть над Новгородом, тогда же или годом позднее совершил успешный поход на мятежных карелов. Великокняжеские дружины и новгородское ополчение взяли, по словам летописи, карельскую землю «на щит», вернулись с большим полоном.

Затем князь поставил крепость Копорье для охраны Балтийского побережья[196]. Этому укрепленному пункту придавалось особенное значение. Сначала Дмитрий Александрович «срубил» его на свои средства, но год спустя вместе с новгородцами усилил крепость каменными постройками. Для послебатыевой Руси, сильно обедневшей, обращавшейся к каменному строительству весьма редко, да и то по преимуществу к храмовому, а не крепостному, возведение каменных фортификационных сооружений — случай исключительный, редчайший. Пункт для возведения укреплений был выбран идеально: он позволял контролировать чрезвычайно важное направление. Любое продвижение датчан (особенно опасных здесь), немцев, шведов, любой десант на балтийском побережье встречало бы на своем пути Копорье. В стратегическом плане возобновление тут крепости (она существовала на этом месте и раньше, но подверглась разрушению) являлось разумным ходом. Далеко глядел великий князь Дмитрий Александрович. Помнился ему ковер из трупов на заснеженном поле под Раковором. Как видно, мечтал он подкрепить границу, дабы избежать подобной бойни на Русской земле.

Более того, Копорье могло стать опорным пунктом не только для обороны, но и для продвижения на север. Новгород Великий имел лишь один серьезный оплот в северных владениях — Ладогу. Но далека была она от Карелии, от Кольского полуострова, тем более от финских земель. Копорье — поближе. Потом появятся крепость Корела[197] и «град Ореховец» на Неве, в сущности, как реакция на строительство шведского Выборга, но до рождения первого из этих укрепленных пунктов еще полтора десятилетия, а второй возникнет через сорок с лишним лет. Копорье, таким образом, требовалось и для обороны и в какой-то степени для обеспечения возможностей двигаться на север.

Новгородцы противились тому, чтобы крепость оборонял гарнизон, состоящий из людей великого князя. Им не нравилось появление княжеской твердыни на территории вечевой республики. С политической точки зрения у них, разумеется, появился повод для беспокойства. Но если смотреть на сооружение Копорской крепости с точки зрения всей Руси, а не региональной, собственно новгородской, то тут требовался именно великокняжеский гарнизон — сильный и не зависящий от борения вечевых партий в столице Новгородской республики.

Сильные рати переяславские и владимирские стояли у Дмитрия Александровича за спиной. И по характеру он был крутенек — истинный князь-воитель, подобно отцу, деду, прадеду. В 1281 году чуть не дошло до большой войны между ним и Новгородом Великим. Лишь власть духовная умолила великого князя не казнить Новгород и удержать меч в ножнах. Но гарнизон свой Дмитрий Александрович в Копорье все-таки поставил, смирив бурление волн дерзости на просторах вечевой державы.

Великий князь еще успел выступить как миротворец, погасив конфликт в ростовском доме Рюриковичей… Успел выдать свою дочь Марию за доблестного воина князя Довмонта-Тимофея Псковского… И тут на него обрушилось испытание горестное и трагическое.

Смута

На Руси разразилась страшная смута. Младший брат Дмитрия, Андрей Городецкий, поднял на него меч. В кровавой распре он не постеснялся использовать ордынцев. Собственно, весь подлый план его опирался на то крайне неприятное для национального исторического сознания обстоятельство, что в условиях политического господства Орды над Русью личность великого князя определялась прежде всего ханом из Сарая, а не «отчиной и дединой», то есть не древними законами престолонаследия на Руси.

Здесь стоит сделать небольшое отступление. В XI веке сложилась система русского престолонаследия, в рамках которой великокняжеский стол переходил от старшего брата к младшему, а не от отца к сыну; с кончиной младшего из братьев престол переходил к старшему сыну старшего из братьев, затем следующему сыну старшего сына старшего из братьев, а когда их ряд заканчивался, — старшему сыну следующего брата, то есть к двоюродному брату предыдущего правителя. Казалось бы, волне «прозрачное» устроение дел — в условиях, когда земля Русская представляется коллективным владением одной семьи. Но это лишь в том случае, если семья невелика. Между тем Рюриков род рос и ветвился. Определить правильного наследника становилось всё сложнее. К тому же сами русские князья не раз портили законную основу древней системы престолонаследия, пуская в ход меч, призывая себе на помощь то поляков, то варягов, то половцев. Сильный великий князь стремился отдать свою власть все-таки именно сыну, притом именно тому, который изъявлял в наибольшей степени покорность отчей воле… К началу XIII столетия престолонаследие на Руси усложнилось до предела, общее правило допускало множество исключений разного рода, воля сильного не раз перебарывала обычай.

А середина XIII столетия внесла в расшатанное всеми названными исключениями устройство передачи великокняжеского стола (да и прочих княжений) внешний фактор — волю ордынских правителей. Принцип верховенства ханской власти использовался не только в собственно ордынской политике. Его, как лом размером с башню, пускали в ход и политики русские, — когда требовалось пойти против обычая, дабы сокрушить своих русских же противников.

В 1277 году Андрей Александрович, вместе с несколькими другими князьями, принял участие в большом ордынском походе на юг, против аланов. Русские дружины взяли тамошний город Дедеяков, обогатились добычей. Поход затеял хан Менгу-Тимур, почтивший и похваливший князей за их услуги. Руси этот поход не мог принести пользы в принципе. Зато князю Андрею это чужое военное предприятие принесло несомненную пользу. Он завел в Орде обширные связи. И, ослепленный честолюбием, не удержал горделивого вожделения «подсидеть» великого брата на столе Владимирском. Без правды, без закона, против веры и чести. Как будто одержимый бесом…

Андрей Александрович получил в Орде ярлык на великое княжение и привел на Русь разорителей ее — «ограниченный контингент» ордынских войск. Призвал под свои знамена нескольких дружественных князей. Выдавил силой Дмитрия Александровича с великого княжения. Тот потерял, помимо власти во Владимире, и Новгород, и Копорье[198]. 1281–1282 годы — черная полоса в его жизни: величие сменилось унизительным падением. Казалось, Дмитрий Александрович утратил всё, что имел. И даже в родном его, любимом Переяславле враги пустили