Колобов озадаченно почесал макушку: верить или не верить? С одной стороны, остяк испуган не понарошку, с другой — ну, ересь же несусветная!..

— Значит, ты думаешь, что этот… хозяин не пустит нас в урман?

— Почему не пустит?.. Нет, ходить там можно всякому — по грибы, по ягоды. А вот деревья рубить или зверя промышлять, — Кёлек передернул плечами, — ускёнхой надо делать…

— Что это?

— Обряд такой… Его каждый охотник знает.

— И ты?

— Да… — Остяк нервно оглянулся.

— Чего ж ты тогда дергаешься? — насторожился Колобов и тоже против воли бросил взгляд за спину. Ничего особенного не увидел, конечно: полупустая после торгов площадь, одинокие две-три фигуры вдалеке — наверное, дворники.

— Так ведь здесь Хозяин! — почти выкрикнул Кёлек, останавливаясь.

— Брешешь, — холодно парировал урядник.

— Он у вас в холодной сидит…

— Это студент, что ли?!

— Ну да…

— Я и говорю, брехня твоя пьяная!

— Дядь Никита, ей-богу, не вру! — Кёлек чуть не плакал. — У него на шее мойпар тавыт висит!

— Чего висит?..

— Мойпар тавыт… Знак Хозяина…

Колобов снова невольно взялся за чуб, нахмурился, припоминая.

— Там вроде чья-то голова была?..

— Ага! Медвежья.

— Значит, ваш хозяин урмана — медведь?

— Медведь — его тело. А дух — весь лес!

— Так наш-то студент — человек! — облегченно хохотнул урядник. — Подумаешь, раздобыл где-то древний оберег…

— Хозяин он! — убежденно возразил остяк.

— Вот что, паря, — посерьезнел Колобов, — нас от приказа никто не отстранял, так что сейчас ты пойдешь в баню, и чтоб к утру был как огурец! Выступаем по утренней зорьке.

— Дядь Никита, пропадем ведь!..

— Цыц, я сказал!..

* * *

На следующее утро, плотно позавтракав, отряд верхами направился через город к северной заставе. Кёлека подсадил на круп своей лошади Головастый, а ценного пленника усадили отдельно на заводную кобылу, примотав онучами к стременам, а руки сыромятным ремнем к луке седла. Колобов взял кобылу к себе на повод во избежание всяких недоразумений.

Отряд медленно проехал по Духовской улице до церкви, и Никита заметил за изгородью, на крыльце дома, отца Елисея. Поп проводил кавалькаду пристальным взглядом и… не перекрестил.

Свернули на более узкую и кривую Подгорную улицу, огибавшую подножие Воскресенского холма, и выбрались к северной границе городка. Собственно, за шлагбаумом кончался не только Томск, но и обжитая земля. Нет, конечно, дорога была. Пыльная, накатанная, она причудливо вилась по-над берегом Томы, высоким и обрывистым. Но уже через десяток верст незаметно превратилась в узкую, едва пробивающуюся из травы колею.

За час неспешной езды казакам встретились всего несколько домишек за убогими плетнями, окруженные куцыми огородами.

— Переселенцы, — кивнул на них Кёлек. — Издалека сюда едут…

— И зачем? — ухмыльнулся Головастый.

— За лучшей долей.

— Что-то непохоже…

— А комендант куда смотрит? — отозвался Колобов.

— В другую сторону, — буркнул остяк и замолчал.

Часа через три дорога исчезла окончательно, буквально растворилась в густом и мелком ельнике, заполонившем длинный, широкий распадок. Похоже, здесь когда-то бушевал пожар — кое-где до сих пор из травы проглядывали черные зубы горелых комлей.

Никита пару минут разглядывал окрестности, потом махнул рукой — привал. Казаки спешились, пустили коней пастись по опушке, споро сварганили костерок. Появился казан на треноге, вода нашлась в распадке — узкий, но глубокий и резвый ручей тихо журчал между старых, мертвых уже корней.

Урядник подошел к сидевшему на кочке пленнику.

— Ну, студент, далёко ли отсюда до твоего скита?

— Напрямую — верст десять…

— Всего-то?!

— …а по тропам десятка три наберется, — с усмешкой ответил Сукнов.

— Отчего ж по тропам? — прищурился Колобов, жуя травинку.

— Короткая дорога — не всегда самая близкая.

— И безопасная?..

— И то ж…

— Ну-ну, — урядник наклонился к самому уху пленника. — Заведешь не туда — первым похороню, — почти ласково сказал он.

Поднялся и направился к остяку, боязливо поглядывавшему в их сторону.

— Все дрожишь, паря?

— Помирать не хочется, дядь Никита, — выдохнул Кёлек, косясь на Сукнова. — Погубит нас Хозяин!..

— Так, может, обряд сотворишь?

— Попробую…

Остяк встал и двинулся в ельник, в сторону ручья.

— Помощь нужна? — кинул ему вслед Колобов, но парень только головой покрутил.

Отсутствовал он часа два. Казаки успели сварить и съесть целый казан ячневой каши с салом, и кое-кто уже достал кисет и трубку, собираясь провести ближайшие четверть часа за приятным занятием. Но урядник оказался суров и неумолим.

— Никаких перекуров! Дым в лесу за версту учуять можно.

— Так ведь костер-то палим…

— Костры все жгут. А табачный дух здесь в диковинку!

В это время и вернулся Кёлек. Выглядел он слегка взбодревшим, даже легкая улыбка осветила его смуглое скуластое лицо, когда встретился взглядом с Колобовым.

— Ну как, получилось? — улыбнулся и урядник.

— Вэр лавыл сделал, — кивнул остяк, — вода ответила, трава ответила, белку видел.

— И что?

— Белка — глаза и уши Хозяина.

— Молодец, Кёлек! — Никита похлопал его по плечу и обернулся к остальным: — Подъем! Выступаем…

* * *

Беда случилась ночью. Только сменилась вторая стража и глубокий сон сморил даже самых чутких и опытных, как грохот штуцера разорвал лесную тишину. Повскакали все разом. Но Никите потребовалась целая минута, чтобы разобраться в причине суматохи.

Стрелял Степан Бутырка, один из двух сторожей. Один, потому что его напарника нигде не было видно.

— В кого стрелял? — холодея от предчувствия, строго спросил урядник.

— В него… ну, в скитника энтого!.. — У Степана заметно дрожали руки, сжимавшие разряженный штуцер.

Колобов мгновенно развернулся к сухостою, возле которого уложили спать пленника, предусмотрительно привязав к стволу тайным казацким узлом. Сыромятный ремень, вернее, его обрывок, валялся на месте, а Сукнов исчез.

— Что за черт?! — Никита быстро осмотрел ремень: он не был развязан или разрезан, толстая кожа оказалась перегрызена!