— Святые угодники!.. — ахнул кто-то за его спиной.

— Ну-ка, дай, погляжу, — опустился рядом на корточки Головастый. Осмотрел порыв, поцокал языком, покрутил лохматой со сна башкой. — Лихо!.. Не иначе серый поработал.

— Ага, — все еще оторопело отозвался Колобов. — Пришел, значит, разгрыз ремень по собственному почину, освободил своего другана и канул обратно?.. Чушь!

— Ну, ежели принять, что наш студент на самом деле здешний хозяин…

— Не мели ерунды, Ондрей!

— Но Сукнов-то убёг…

— Братцы! — раздался из темноты крик. Все дружно обернулись и увидели, как к вновь распаленному костру из кустов выходит спиной вперед один из строевых казаков, Никола Чубук. В полном молчании он выволок на свет чье-то тело и опустил на траву. Никита в первый момент подумал, что Чубук прикончил и притащил беглеца, но оказалось, что это пропавший второй сторож — тоже строевой казак, Павло Зарубный.

Люди столпились вокруг трупа и дружно ахнули, кто-то матюгнулся, кто-то крякнул, а кого-то и согнуло спазмом, ибо зрелище вышло не из приятных: здоровый мужик, который мог запросто одним ударом сабли развалить противника до седла, сам теперь лежал перед ними буквально располосованный вдоль живота почти пополам!

— Это кто ж его так?.. — тихо пронеслось над поляной.

— Кто бы ни был, это — не человек, — твердо, но хрипло сказал Колобов.

— А я видел однажды такое, — с трудом вымолвил Бутырка. — У нас под Воронежем по весне шатун телка с голодухи задрал. Точно вот так же…

— Значит, еще и медведь где-то рядом.

И тут над поляной взвился высокий надрывный звук. Урядник резко развернулся, схватившись за саблю, и замер, пораженный увиденным. Кёлек с совершенно безумным лицом сидел перед костром, раскинув руки и раскачиваясь из стороны в сторону, и выл. И почудилось Никите, что в этой жуткой песне всего два слова: «урман» и «смерть».

* * *

Остаток ночи никто не сомкнул глаз. Кёлек успокоился лишь под утро. Он ушел на дальний край поляны, сел на пятки лицом к восходу и долго бормотал что-то, отбивая ладонями по бедрам странный ритм.

Казаки почти не разговаривали между собой, подавленные происшедшим. Молча похоронили товарища, связав ремнями крест из стволов молодых елок. Так же в тишине доели остывшую кашу, собрали пожитки и принялись седлать лошадей.

Колобов дождался, пока остяк закончит свой обряд, и подошел.

— Слышь, паря, идти надо…

— Зачем? — деревянным голосом откликнулся тот. — Мы все умрем. Хозяин возьмет всех…

— Надо, Кёлек, — как мог, мягко возразил Никита. — Приказ надо исполнять. Поведешь?..

— Куда?

— По следам. До скита.

— Не дойдем…

— Надо дойти!

— Хорошо…

Как ни странно, следы нашлись. Достаточно четкие и многочисленные. Урядник упорно гнал из головы мысль, что их оставили нарочно. Но по лицам подчиненных ясно видел, что казаки думают примерно так же. Однако поход продолжался.

Шли теперь почти исключительно звериными тропами, петляли неимоверно и, скорее всего, заблудились бы, кабы не Кёлек. Остяк действительно показал себя настоящим знатоком тайги: загодя находил обходы болотин, легко определял броды на многочисленных ручьях и мелких речках, точно выводил к сухим местам, когда приходило время для привала или ночевки.

Вопреки тревожным ожиданиям, никакие животные или кто-либо еще отряд не беспокоили, и к концу третьих суток люди немного расслабились, снова появились улыбки на лицах, зазвучали знакомые шутки. А на четвертый день Кёлек потерял след.

Они только вышли к берегу довольно широкой речки и решили разбить очередной бивуак, как вдруг остяк остановился будто вкопанный.

— Что-то заметил, паря? — насторожился урядник, встав рядом и зорко оглядывая открывшийся небольшой плёс.

— След пропал, — ровным, даже безразличным голосом откликнулся Кёлек.

— Так поищи.

— Совсем пропал.

— Так не бывает, паря, — посуровел Колобов. — Только был и сразу — нет?

— Бывает, если Хозяин захочет… — слабо отмахнулся проводник и опустился на песок.

— Погодь, погодь! Опять ты за свое?.. Нету никакого хозяина! Ищи след, паря.

— Нет нам дальше дороги. И назад тоже нет…

Никита рассердился.

— А я говорю, найдем! Вот счас отдохнем чуток… Может, даже порыбалим на ушицу, и ты снова след возьмешь!

Однако ни после отдыха и рыбалки, ни на следующий день Кёлеку так и не удалось обнаружить ни малейшего следа беглеца. Словно тот стер их за собой. Колобов вынужден был признать, что оправдались его самые глухие подозрения: их элементарно провели, заманили в глухомань на почти верную гибель. Хотя, конечно, был шанс выбраться назад по своим же следам, но приказ-то останется невыполненным. И тогда урядник объявил малый курень.

Казаки расселись вокруг костра. Кёлека Никита посадил возле себя.

— Расклад такой, братцы, — начал Колобов. — Мы не можем идти дальше, потому как наш скрытник потерял след и, как он утверждает, найти его нет возможности. Я ему верю. Посему предлагаю вертаться, пока окончательно не заблудились. Но в таком случае приказ останется невыполненным.

— Но мы же можем поискать другого проводника и повторить поход, — предложил Ондрейка. — Не один же Кёлек по тайге ходит?

— Можем. Однако сначала надобно вернуться в город.

— Что, братцы, согласны на такой оборот?..

Казаки попереглядывались и дружно кивнули: принимается. Никита повернулся к остяку:

— Ну, паря, выводи нас из этой глуши!

* * *

До конца светового дня казакам удалось отмахать в обратном направлении с десяток верст, и поэтому к ночлегу готовились в приподнятом настроении, даже шуточки снова в ход пошли. Мрачным и подавленным оставался только Кёлек. Он вообще перестал разговаривать со спутниками, ограничиваясь односложными ответами, и Никита в конце концов приказал не приставать к остяку.

— Видите же, не в себе парень. Ведет нас домой и — слава богу!

Ночные караулы решили удвоить и меняться через каждые два часа. Казакам, людям бывалым и выносливым, такой режим был не в новинку, а Кёлека вовсе исключили из сторожей — пусть выспится, лучше днем вести отряд будет.

Ночь прошла спокойно, а под утро вдруг сильно похолодало, и на тайгу опустилось плотное одеяло тумана. Собственно, никто этим не обеспокоился поначалу: туманы в Сибири в конце лета — явление привычное. Однако, когда через пару часов после восхода «молоко» по-прежнему продолжало медленно перетекать между стволов елей и пихт, затапливая все более-менее заметные низинки и прогалины, по которым можно было бы двигаться людям и лошадям, стало ясно, что туман лег надолго.